- И так раз пять... - сказала Курильщица, доставая сигарету.
Остальным повезло больше нашего: пациенты оказались социально адоптированы и хоть как-то образованы. Никаких лишних разговоров. Все по делу и по имени отчеству.
На следующий день преподаватель спросил:
- У кого был этот опэгэшник?
Я не сразу понял, о чем речь, но что-то екнуло.
- Опэгэшник чей?!
- Чоповец, вы имеете в виду?
- Твой, да?
- Мой.
- Ты о чем там с ним говорил, а? Вы как ушли он там всю палату разнес. Что ты ему такого сказал?
- Ничего не говорил. Мы только спрашивали. Спросите старосту, она была со мной.
Староста посмотрела на меня. В ее глазах я прочитал сомнение, ведь второй раз я вернулся без нее.
- Он начал буянить из-за меня? - я исключил старосту из этого конфликта, поняв, что помощи от нее не будет, а вот навредить она может, если расскажет, что я возвращался туда один. - Он кричал, что это студент Карпов его выбесил?
- Это ты шутки такие шутишь, студент Карпов? Ты и с ним вчера так шутил? Не видел что ли его жену? У несчастной, должно быть, сотряс, а он не дает ей обследоваться. Когда они приехали сюда, я решил, что помощь нужна ей, а остался он. Ты разве сразу не понял, что у него в голове черти что? Зачем ты вообще к нему пошел?
- Вы распределили пациентов.
- И что теперь? Я бы тебе сказал на фугас прыгнуть и ты бы прыгнул?
Я подумал, что действительно знал студентов, которые за “отлично” на экзамене сделали бы и не такое.
- Нет.
- Так а какого хера, - брызжа слюной, спросил преподаватель. - Какого хера ты к нему полез, если видел, что он пришибленный?
- Я задавал только стандартные вопросы.
Он замолчал. Встал со своего места, - впервые он начал пару с него, а не со скамейки у окна, - и пошел вокруг нас. Этот танец нисколько его не успокоил. Я слышал, как хрустит пластиковая линейка в его руках. Если бы где-то зазвучала композиция Вагнера «Полет валькирий» - это было бы как нельзя кстати. Мы себя ощущали в тот момент, как вьетнамская деревушка, вокруг которой кружили американская воздушная кавалерия. Я подумал, что ему это сравнение пришлось бы по душе.
- Ты еще улыбаешься?
- Простите.
- Я дам тебе нового пациента. Нет, двух! Иди в ту палату, где лежал опэгэшник и курируй сразу двух пациентов.
- Каких именно?
- Любых!
Староста привстала.
- Куда? - остановил он ее, щелкнув линейкой по столу возле руки. - С остальными мы будем беседовать. А ты иди, - указал он на дверь линейкой. Она была красная, почти такого же оттенка, что и его распаленное лицо. Казалось, пластик накалился от его злости.
Я шел по переходу в окружении труб, а голос преподавателя, искаженный низким потолком, кирпичными стенами и все теме же трубами преследовал меня. Я шел мимо одной из курилок, когда откуда выглянул человек.
- Кто там так орет? - спросил он. - Мне мужики сказали, что в подвале держат умалишенного. Неужели правда?
Голова человека выглядывала из дверного проема на высоте моего живота. Глаза уже немного привыкли к темноте перехода, и я разглядел его коляску. Алюминиевые ободы блестели двумя полумесяцами. Тут человек заметил, что я стараюсь разглядеть его и выехал в коридор.
- А, так вы доктор? - спросил он, разглядев халат.
- Студент.
- Так это правда?
- Что?
- Ну, там действительно сидит умалишенный?
В этот миг преподаватель рассмеялся так громко, что эхо еще несколько секунд металось из одного конца перехода в другой.
- Отчасти, - сказал я. - Там наш преподаватель. Он работал в военных госпиталях во время афганской и первой чеченской войны.
- Мать моя, - сказал человек в коляске и затушил окурок, хоть не выкурил и половины. - Тяжелая жизнь у него была. И с тех пор он орет?
- Он орет, сколько я его знаю. Уже четвертый день.