Анна, я иногда скучаю по реальности. Недавно мой друг Риелтор позвал меня на вечеринку. Присоединиться к приятной компании трехсот пятидесяти сотрудников филиала его агентства недвижимости. У него работают только люди от восемнадцати до двадцати пяти, никакого тебе геронтобизнеса: как только человек взрослеет, он тут же вылетает, с ним уже невозможно работать, — так объяснил мне Риелтор и на весь остаток вечера потерялся в толпе. Я сидел за столиком с почти совершеннолетними компьютерщиками, которые страшно напились и общались уже исключительно с помощью программных кодов, но в конце концов к нам откуда-то подкралась меланхолия, вселилась в этих ребят, точно дух в машину, и они затосковали. Ударились в вспоминания, как пять лет назад всю ночь играли по сети в какую-то стрелялку и, ошалевшие от недосыпа, вдруг попали на какой-то склад, в ржавый полуразрушенный ангар или вроде того: обгоревшие «мессершмитты», остовы всякой военной техники, развалившаяся крыша, внутрь проникает мелкий дождик, но небо рваное, как на рассвете или наоборот когда смеркается, сырая заря, треск в рациях, их тогда было пятеро, и ситуация неважнецкая — один тяжело ранен, патронов почти не осталось, а где-то в темноте, среди всего этого металлолома бродит киборг — ни человек, ни машина, настоящий монстр, мышцы вперемежку со сталью, руки — сплошные трубки и провода, работает на керосине или на чем-то еще, единственный глаз — красный телескоп, вместо одной кисти — базука. Парни стараются особо не высовываться, если чудовище их заметит — они погибли. Слышны только грозные шаги, шипение гидравлических поршней, киборг то и дело останавливается, с жужжанием, словно циклоп-папарацци, наводит свой глаз и сканирует им темноту. Они не смеют пошевелиться, пишут друг другу в чате, кто-то возмущается, что все мины дистанционного действия истрачены, а киборг, словно услышав их, замирает, прислушивается, как будто думает. Они еле дышат; наконец опять доносятся гулкие шаги, звуки гидравлики, скрип сухожилий, проросших металлом, «У меня одна граната», — пишет кто-то; «У меня две», — сообщает другой, и это все, что есть, парни продолжают спорить, они в отчаянии, киборг слишком серьезный противник. И тут встревает тяжелораненый, тот, который уже красный, у которого четырнадцать процентов здоровья, который Зилвар. Вы отвлечете его стрельбой, а я туда добегу, спрячусь за бочкой и подорву его, дайте мне гранаты. «Нет!» — сразу же пишет главный. Но Зилвар вдруг становится таким холодным, решительным и безучастным. Ненадолго воцаряется волнующая тишина. А потом те двое с гранатами подходят к Зилвару и кладут их перед ним на землю, он их поднимает. Затем выходит главный, приближается настолько, что ему видны отдельные пиксели в лице Зилвара, они стоят друг перед другом и молчат, ведь для объятий нет сочетания клавиш. Тишина, дождь стучит по лужам, жуткие шаги удаляются в темноте. «Давай!» — говорит кто-то. Кто-то дважды стреляет во мрак. И Зилвар бежит. Он мчится навстречу судьбе, ничего уже не замечая, несется в темноту, в последний бой, не думая ни о чем, он чист и светел, лишь бы успеть, уничтожить это проклятое существо, которое из человека превратилось в машину!
Все вдруг умолкли. Мы на риелторской вечеринке, но мир вокруг нас словно перестал существовать, утратил очертания. Я сижу, растроганный, вместе с этими мальчишками, один из них, с покрасневшими глазами, поднимает стакан, и я со всеми чокаюсь. Будто я был с ними тогда, будто пережил с ними что-то настоящее, что-то, о чем можно вспоминать.
Анна, это было давно, так давно, что уже никто и не знает даже, в какой цифровой империи поселилась эта грусть, эта тоска. Я думаю о том единственном месте, куда хотелось бы возвращаться, об уголке, найти там свою стену плача, вернуться через отстрелянные круги и уровни: ненужный солдат, бредущий в обратную сторону, нигде уже никто не прячется, времена года замерли. Вот в такое место я возвращался бы с радостью, нашел бы свою стену и в промежуток между двумя пикселями, в цифровой след от пули нашептывал бы все эти истории, всё, с чем мне не хочется жить.