— Андреа?
Матей вдруг замер в недоумении. Андреа растерянно захлопала глазами.
— Пойдем отсюда, мне нужно с тобой поговорить.
Андреа кивнула. Ей не хотелось ничего усложнять. Но ни она, ни он не сдвинулись с места, Матей в последний раз, собрав остаток сил, улыбнулся; уголки его губ поднялись, словно кто-то за кулисами потянул их вверх лебедкой. Он снова потерял равновесие. Андреа поспешила отвести взгляд, но у девушки напротив, как по команде, с губами тоже случилось что-то непонятное. Как будто улыбка с подноса Матея соскользнула ей на лицо, на мгновение застыла, а затем бесследно исчезла.
Парк, улицы, тротуары, парапеты, город. Потом какая-то низина. Геологический раскоп, который начинался сразу же за домами. Среди вывороченных камней можно было наткнуться на исчезнувшие формы жизни, черные панцири трилобитов, впечатанные в базальт. В расщелине скалы скопилась дождевая вода, и по черной глади плавали два старых лебедя, шипели и щипали детей, приходивших кормить их из окрестных кварталов. Это все проплывало мимо Андреа незамеченным. Улицы, скалы, озеро и злые лебеди — все это заслонял Матей.
— Нам же было неплохо вместе, — начал он обиняками.
Андреа кивнула.
— Вот видишь, — подтвердил он, скорее для себя. Но это был тупик. Матей склонил голову, точно знаменитый песик с граммофонных пластинок. Да вот только Андреа издавала лишь треск, игла подскакивала с хлопком на одной и той же дорожке.
— Я что-то сделал не так? — спросил Матей, страдая от отсутствия мелодии.
Андреа покачала головой. Едва заметно улыбнулась. Матей оживился.
— Я тебя люблю, — быстро проговорил он, карабкаясь по улыбке, как по канату, исчезающему прямо у него в руках. Шум и треск.
— Слышишь? — произнес Матей больше для себя. Он уже ни на чем не настаивал, только старался выиграть время.
Андреа шла молча, опустив глаза.
— Но ты меня не любишь, — подытожил Матей и снова склонил голову по-собачьи, чтобы не пропустить ответ.
Только Андреа молчала. Она знала, как будет проходить их свидание. Знала, что будет непросто. Мысленно вычеркивала те обязательные состояния и позиции, которые занимал их угасающий роман, будто чудаковатый танцовщик, медленно и судорожно выводящий па под царапанье граммофона.
— Андреа, я готов измениться, — выдавил Матей. — Если я в чем-то виноват, скажи мне. Я умею меняться. Вот увидишь!
— Я знаю, — ответила Андреа. — Знаю, что умеешь, — повторила она, и в ее голосе прозвучала ирония, которую Матей сразу же уловил на своих радарах.
— Не все же такие идеальные, как ты, — сказал он быстро, пытаясь вскарабкаться по иронии, но тут же понял, что лезет не в ту сторону.
Андреа тихо фыркнула, Матей испустил безмолвный растерянный вопль. Он запаниковал: реакция Андреа была непонятной и обидной.
— Прости, — произнес Матей, совсем отчаявшись.
Андреа ничего не ответила. Она раздумывала, как бы поскорее с этим покончить. Трудно было еще и оттого, что Матей до сих пор считал, будто умеет говорить с людьми, умеет говорить с женщинами. Это Андреа учитывала. Большинство женщин быстро начинали испытывать к Матею симпатию — что правда, то правда. Большинство женщин любят смотреться в зеркало. Его успех не был связан ни с его личными качествами, ни с его взглядами, ни с его жизненными ценностями. В Матее не было ничего мужского. В нем не было ничего женственного. В нем не было ничего. Его любили, потому что он мог приспособиться к кому угодно. Мог быстро настроить ход своих мыслей, речь, выражения, жесты, интонацию, остроумие на любой лад. Он суетился, точно прислужник из какого-то мультфильма, где вдруг начались нелады с гравитацией. Догонял свой поднос, все время что-то подавал, кланялся, вытирал лоб, стриг ушами, чтобы не прослушать заказ.