Сильвия смотрит на океан. Где-то там, в этих миллиардах гектолитров воды плавают киты, животные величиной с дом (интересно, как это — чувствовать в себе еще лишних двадцать метров?), кальмары — с глазами как футбольные мячи, прозрачные зубастые скаты, мерцающие в донных впадинах, и все вообразимые и невообразимые формы морской жизни. И наверняка ни одно существо в этом бескрайнем море даже не думает воспринимать свое тело как ношу, как проблему. И не чувствует себя в своем теле гостем.
Сильвия, чаще других заглядывавшая в камеру Мартина, так уставала, что впадала в какую-то холодную апатию, отчего Мартин метался, как ошпаренный. Бегал за коктейлями, готовил, пылесосил, уговаривал выйти за него замуж. Он скользил руками по леднику, которым была Сильвия, не в силах ухватиться и не в силах ее удержать. В нее, возвышавшуюся, точно мерзлый склон Эвереста, Мартин всадил, словно ледоруб, их ребенка и изо всех сил держался за него слабеющими руками.
Это и есть любовь? Сильвия часто задавала себе этот вопрос.
Да, любовь так примерно и выглядит, отвечала она себе. Мартин любил Сильвию каждым сантиметром своего тела: вел себя по-идиотски и, как молодой Вертер, готов был ради нее на что угодно.
Он вернулся под зонт, поцеловал ее в щеку и сел на песок. Обеими руками взял ее ладонь и стал гладить. Улыбнулся, но Сильвия была по-прежнему холодна.
— Оставь меня, — произнесла она безучастным голосом и высвободила руку.
Мартин растерянно опустил глаза.
К вечеру с моря задул ветер, рассыпал мурашки по коже припозднившихся купальщиков и выгнал их, завернутых в полотенца, с пляжа. Сильвия стояла на террасе и слушала зловещий шум волн.
Ночью по стеклам барабанил дождь, и она заметила, что Мартин лежит без сна и вглядывается в темноту. Закрыв глаза, она притворилась спящей.
Мартин поднялся рано. В последнее время спал он вообще отвратительно. А потом у него целыми днями горели глаза. Он накинул на Сильвию одеяло, которое она сбросила с себя ночью, и осторожно, закрыл за собой дверь. Утренняя серость. В вестибюле за стойкой администрации дремала девушка, до Мартина донеслось ее дыхание. Пустые коридоры, декоративный фонтан, выключенный на ночь. Мартин вышел из отеля и по бетонным ступеням почти бегом спустился к пляжу. Пасмурно. Берег был серым от дождя, песок после ночного шторма затвердел, повсюду валялись водоросли и прозрачные медузы. Носком ботинка Мартин осторожно надавил на одну: она была мягкой, как женская грудь. Он двинулся дальше, и небо казалось ему отражением морских волн — две серые массы, под ними берег. Мартин сплюнул, огляделся — вокруг никого. Затянув потуже шнурки, он пустился бегом.
Он дышал ровно, стриг ногами плотный песок, помогал себе руками, согнутыми под прямым углом, резал ладонями воздух. Мартин миновал два гостиничных комплекса, стопки сложенных шезлонгов и зонтиков. Пляж казался шире обычного. Мартин бежал и не мог избавиться от злости на самого себя. Нужно было выбрать другие даты, другое место, другое время года, все другое. Сильвия это заслужила. В последнее время она выглядела неважно. Постоянно из-за чего-нибудь переживала. Она такая хрупкая. У Мартина из глаз брызнули слезы. Она совершенно не умеет отдыхать! Совсем одна, с горечью подумал он, во всем пытается разобраться сама. Никого к себе не подпускает. Сильвия была самым одиноким человеком из всех, кого он знал. После долгих сражений она окончательно возненавидела родителей, Мартин вспомнил, каким нечеловеческим холодом окатывала она свою мать. Однажды Сильвия призналась ему, что не выносит манеру речи матери, ненавидит ее интонации: каждый раз, говорила Сильвия, когда мать болтала по телефону с тетей, живущей на другом краю страны, в ее речи всплывал диалект тех мест, словно тетя по проводам заражала ее словечками, выражениями и окончаниями, которые давным-давно, двадцать лет назад, когда семья переехала в город, мать исключила из своего словаря, — тут же она, ни секунды не сопротивляюсь, без малейших возражений погружалась в давно прошедшую пору своей жизни. Но хуже всего было, когда мать общалась с подругами: я часто слышала сквозь стену глухие завывания, ужасную перемену интонаций, мать будто меняла кожу, выкручивала себе руки, выворачивала голову на сто восемьдесят градусов и принималась ходить задом наперед. Она превращалась в совершенно другого человека! Как можно быть такой лицемеркой, горячилась Сильвия.