Словно помойная яма истории. Под этой грудой я заметила края восточного ковра и фотографию судьи в серебряной рамке, старик позировал в двубортном пальто, волосы напомажены. Меня охватил религиозный трепет. Я словно увидела икону. В этом чопорном человеке была какая-то святость, что-то царственное. Но вскоре я устала смотреть и оттолкнула фотографию ногой. Бомба разрушила там не одну квартиру. Что-то превратило груз истории в кучу мусора. Жители еще не выбрались из подвала. Быть может, они там умерли. Я собиралась спуститься обратно, но вдруг поняла, что я здесь не одна.
Через дверной проем связывающий эту комнату с соседними, я увидела мужчину, ползавшего на чертвереньках. Под мышкой у него была коробка серебряных столовых приборов. Он поприветствовал меня без смущения, с идеальной вежливостью, словно просто пришел с визитом. Рядом с гостиной была столовая судьи, именно оттуда он и появился. Я узнала его - это был офисный клерк, я его знала в лицо, потому что он тоже был местным, один из честных бюргеров Кристинавароша. 'О, книги! - вздохнул мужчина с сочувствием. - Какой стыд, книги!'... Мы вместе слезли на первый этаж, я помогла ему нести серебряные приборы. Мы беззаботно болтали. Он рассказал мне, что на самом деле пришел за книгами, потому что у старого судьи была солидная библиотека, много художественной литературы и книг по правоведению, все - в хороших переплетах...а он так любит книги. Думал попытаться спасти библиотеку, но оказалось, что спасти книги уже невозможно. Он рассказывал об этом с неподдельным сожалением, потолок в соседней комнате тоже обвалился, и книги так сильно промокли, что превратились практически в бесформенную массу, которую используют для переработки. О столовом серебре он не сказал ничего. Его он забрал просто по остаточному принципу, вместо книг.
Мы болтали, пока спускались на четвереньках вниз с горы мусора. Офисный клерк галантно показывал мне дорогу, часто придерживал меня за локоть и указывал дорогу в обход опасных участков, где было слишком много щебня. Мы задержались на мгновение в дверном проеме, потом попрощались. Он побежал вниз по улице с коробкой столового серебра под мышкой - идеальный респектабельный сосед.
Все эти люди - болгарин, водопроводчик, слесарь, клерк - были очень заняты своим делом. Именно таких, как они, потом назовут 'частным сектором', самозанятыми. Они думали, что, если им хватит времени, удастся спасти что-нибудь, что еще не украли нацисты, наши местные фашисты, русские или коммунисты, которым удалось вернуться домой из-за границы. Они чувствовали, что таков их патриотический долг - прибрать к рукам что-то, что еще можно прибрать к рукам, поэтому приступили к своей работе по 'спасению'. Они спасали не только свои пожитки, но и чужие, тащили всё, пока всё это не исчезло в вещмешках русских солдат или в кошельках коммунистов. Таких спасателей было не так уж много, но они были невероятно трудолюбивы. Что касается остальных, девяти или более миллионов жителей страны - знаешь, их сейчас называют 'народ' - они, то есть - мы, были по-прежнему парализованы и пассивно наблюдали, как по-настоящему заинтересованные люди продолжали воровать во имя 'народа'. Фашистская 'Стрела и крест' грабила нас уже несколько недель. Спасение было подобно крайне заразной чуме. У евреев отняли всё имущество: сначала - квартиры, потом - землю, бизнес, фабрики, аптеки, конторы, и, наконец, жизнь. Это сделали не самозанятые из частного сектора, а само государство. Потом пришли русские. Они тоже грабили сутки напролет, ходили по домам и квартирам. Потом, когда они ушли, пришли обученные Москвой коммунисты с ручными тележками. Теперь уж они точно научились обескровливать народ.
Народ! Знаешь ли ты, что это? Кто эти люди? Мы с тобой - 'народ'? Потому что сейчас все усердно утверждают, что делают всё во имя 'народа', 'народных масс', 'пролетариата'. Помню, как я удивилась, когда однажды летом, много лет назад, во время сбора урожая, мы с мужем остановились в одном поместьи, и сын помещика, маленький мальчик с белокурыми локонами, вбежал в столовую и восторженно крикнул: 'Мама, мама! С одним пролетарием только что произошел инцидент - ему отрезало палец косилкой!'. Мы покровительственно кивнули, дескать, устами младенца глаголет истина. А сейчас все - часть массы: пролетариат, аристократы, даже люди вроде нас. Подумай: ведь мы никогда не были в таком единении - 'народ' и все остальные - как в течение тех нескольких недель. когда пришли коммунисты, потому что коммунисты были экспертами. Когда они воровали, это была не кража, а реституция. Знаешь, что такое 'реституция'? 'Народ' понятия не имел, что это. Когда прогрессивные деятели приняли законы, там было сказано: 'Принадлежавшее вам больше вам не принадлежит: теперь оно принадлежит государству', и народ просто таращил глаза. Кажется, не осталось ничего, что не принадлежало бы государству.