— Меня зовут Кит Эмерсон, я играю в группе Emerson, Lake and Palmer. Могу ли я поговорить с вашим мужем?
— Он не говорит по–английски, — последовал краткий ответ.
— Надеюсь, я вас не побеспокоил, но издатели вашего мужа в Лондоне, Boosey and Hawkes, дали мне ваш номер. Понимаете, я записал одну из его композиций, и я…
— Приезжайте в Женеву. Самолёты из Лондона летают почти каждый час. Возьмите свою запись, музыку или что там у вас.
— Ну да, но она немного…
— Вы же можете сесть в самолёт, не так ли?
— В общем, да.
— Ну и хорошо! Ждем вас завтра на обед. Я дам адрес.
Продиктовав адрес, Аурора повесила трубку.
Следующим днем мы со Стюартом сели на рейс в Женеву. Мы нашли многоэтажный дом. Вообще–то, не совсем правильно назвать его многоэтажкой, хотя большая часть послевоенных швейцарских зданий выглядит как монолит. Мы находились в богатой части Женевы, находящейся на берегу озера, где бьёт струей основная туристическая достопримечательность, гигантский фонтан. Внутри здания холодная изысканность, как собственно и сама клиническая Швейцария.
Нажав на кнопку лифта, мы поднялись на этаж, где жил Джинастера и позвонили в дверь. Служанка впустила нас внутрь и ввела в прихожую, где нас встретил маэстро Альберто Джинастера. Он выглядел совсем не так, как я ожидал. Я имею в виду, что он не имел внешне ничего общего с собственной музыкой. Он был одет в весьма консервативный костюм в тонкую полоску, напомнивший мне менеджера из банка, в котором я работал. Его жена Аурора вышла к нам, и мы прошли в столовую. Были моменты неловкого молчания, но когда служанка, одетая на традиционный манер, подала чудесную еду, Аурора переводила их историю.
Они решили поселиться в Швейцарии, потому что на родине в Аргентине ситуация ухудшилась из–за фашистов. Здесь в Швейцарии они были свободны, но тосковали. Альберто Джинастере не терпелось узнать, какого рода музыкальное трио у меня. Я попытался объяснить понятиями, которые он должен оценить. «Хотя мы ориентированы на клавишные — фортепиано, орган, синтезатор, мы не не полагаемся только на их звучание. Наоборот, иногда мы склонны к минималистским формам, с акустической гитарой, и многоголосьем. Кроме того, ударные — центр нашей сути».
Аурора перевела сказанное мужу. Он понимал, о чем речь, особенно когда упомянули синтезатор. Я понял, что он думал об установке собственной синтезаторной студии в квартире. Обед закончился, Джинастера сообщил нам через жену, что он желает услышать мою адаптацию его произведения. Я поспешно вручил ему ноты дуэта для фортепиано, от которого отталкивался. Перед тем, как включить плёнку, я указал на ноты: «Когда дойдём до этого куска, он звучит не так тихо, как вы написали, потому что… потому что так нельзя сыграть на синтезаторе. Они могут играть только одну ноту одновременно. Поэтому в этой части Карл исполнил соло».
Он отмахнулся от бумаг, и Стюарт дал ему плёнку. У него не получалось, поэтому я подошёл, чтобы помочь с бобинами. Мне никогда не было легко играть новые сочинения кому бы то ни было в первый раз. А сейчас я впервые проигрываю запись в присутствии самого композитора, и это было мучительно больно. Я уставился в окно, якобы погрузившись в созерцание. Меньше, чем через минуту, к моему ужасу, Джинастера остановил плёнку, крича «TERRIBLE!» Он перемотал ленту назад, и проиграл снова. Ну вот, всё кончено. ELP придётся записывать что–то другое, альбом снова задерживается.
Я продолжал смотреть в окно, думая, как это всё дико — звукозаписывающая компания, художники и дизайнеры, Грег и Карл — все они будут со мной. Наконец плёнка закончилась, и с хмурым выражением лица Джинастера повернулся к жене для обсуждения. Аурора повернулась ко мне.
«Альберто говорит, что вы очень талантливая группа, и ему очень понравилась ваша версия. Он говорит, что именно так должна звучать его музыка. Он свяжется с издателями и даст разрешение на выпуск». Я обрадовался и вздохнул с облегчением. Я решил рискнуть и спросил, не сможет ли маэстро написать несколько слов о моей аранжировке для обложки альбома. «Кит Эмерсон удивительным образом поймал настроение моего произведения». Все счастливо улыбались, когда мы раскланивались.
Обратно в Лондон, чтобы порадовать всех хорошей новостью, но наши проблемы ещё не закончились. Дистрибьюторам не понравился эрегированный пенис на картине Гигера. Они посчитали обложку слишком порнографической. Например, женщины, работающие в штамповочном цехе были расстроены более других, потому что ничего подобного доселе не видели. Обложку придется изменить. Грег предложил немного ретушировать пенис, и мы обратились к Гигеру, но он был категорически против. Пенис должен остаться. Мы взмолились: «Ты мог бы немного приглушить тона? Чтобы головка не была чересчур явственной?» Наконец, Гигер уступил, после того, как мы пригрозили отказаться от использования картины.