— Здравствуйте, — буркнул тот.
— Посмотри, Кузнецов, ты видел когда-нибудь такое солнце в городе?
— Я на автобус опаздываю.
— Что тебе сказала Марина Яновна?
— Сказала, что я совершил хулиганский поступок. И мне лучше уехать, не ожидая мер. Вот я и решил.
— Крепкий ты орешек. Не хочешь объяснить мотивы?
— Не люблю оправдываться. Сделал и сделал.
Петр Иванович спрашивал с сочувствием, и Толя Кузнецов, отвечая, ждал, что, может быть, начальник лагеря скажет что-нибудь такое, что изменит создавшееся положение и не надо будет уезжать. Но Петр Иванович только вздохнул:
— Деньги на автобус есть?
— Есть. Ну, я пошел.
Толя Кузнецов был разочарован. Он уходил, опустив голову. Першило в горле: простудился, наверное, в луже. Он кашлянул негромко. Петр Иванович почувствовал его простуду своим больным горлом.
— Кузнецов, — неожиданно спросил он, — ты почему кашляешь?
— Кашляю и кашляю.
— А ну вернись.
— Я же опоздаю.
Петр Иванович сам подошел к нему, быстро провел рукой по лбу. Толя даже отшатнуться не успел.
— Ты что же молчишь? Лоб горячий. Температуру мерил?
— Какую температуру?
— Марш в постель! — Петр Иванович забрал у него удочки. — Простудился и молчит, понимаешь. Марш в постель, кому я сказал?
— Что вы на меня кричите? — вроде бы нехотя, а на самом деле с радостью подчинился Толя Кузнецов.
— Давай, давай! — подтолкнул его Петр Иванович к интернату.
Проводив Толю, Петр Иванович вернулся к лестнице и сел на ступеньках. Шляпу он повесил на перильца. Петр Иванович был доволен собой. Нашел повод оставить в лагере симпатичного ему мальчишку.
На дороге показался молодой парень в костюме, при галстуке, в городских ботинках, легких, с дырочками. Новый директор совхоза, видать, не вляпался еще ни разу как следует в колыбелкинскую грязь. Кепку он держал в руке, шел, подставляя солнцу светлые, рассыпавшиеся по лбу волосы. Петр Иванович мельком с ним вчера познакомился и запомнил скорее не по выражению лица, а по молодости, галстуку и ботинкам.
— Здравствуйте, Геннадий Алексеевич, — поднялся он со ступенек.
— Доброе утро. Вам-то чего не спится — курортникам?
— Солнце разбудило. Река позвала. Да и наряд на работу получить надо, — не поддержал иронического разговора Петр Иванович.
— Что ж, идемте в контору.
И они зашагали рядом. Тишина деревенского утра расступалась перед ними. Директор совхоза держал кепку в руке, подставляя солнцу и ветерку молодой буйный чуб. Петр Иванович тоже держал шляпу в руке, серебрясь на солнышке седыми висками.
Впереди показалась полузавалившаяся хатенка Марфы-монашки. Вышла во двор какая-то бабка. Петр Иванович не узнал в ней некогда знакомую ему набожную женщину. Она высыпала из подола черной юбки корм курам и, не отряхнув ни юбки, ни рук, села на изрубленную, почерневшую от времени колоду. Куры суетились вокруг, выковыривали крошки корма из провисшего до земли подола, выщипывали из трещин в ладонях. Руки у нее были черные, как земля, и сама она для кур была как земля. Но глаза, все еще живые, некогда темные, а сейчас слегка выцветшие, как юбка, как низко надвинутый на лоб темный платок, смотрели пристально и цепко.
— Здорово, Марфа Никитична, — задержался у плетня директор. — Как живешь-можешь?
— Живу, — ответила старуха. — Все живут, и я живу. Если дождями не смоет, еще поживу.
— Овраг починим, — громко пообещал директор. — Овраг твой и нашу совхозную землю пожирает. Будем укреплять — и твой огород подопрем. Поняла?
Но бабка его плохо слушала. Она вглядывалась в Петра Ивановича.
— Здравствуйте, Марфа Никитична, — вежливо кивнул Петр Иванович.'
— Громче. Она в последние годы совсем оглохла, — нормальным голосом посоветовал директор и объяснил громко: — Это Петр Иванович Звонарев. Ребят из города на картошку привез.
На лице Марфы-монашки не отразилось ничего. Все так же были скучны и цепки глаза, все так же по-монашески смиренно надвинут на лоб черный платок.
— Может, и Звонарев, — наконец сказала она. — Много на своем веку фамилий слыхала. Давно живу.
— Неприветлива ты у нас, Никитична. Шефы к нам приехали. Сейчас — раз, два — и всю картошку уберут. Ну ладно, бывай.
— До свиданья, — не глядя на старуху, кивнул Петр Иванович.
— Так и остался хромой. Не помогли, видать, тебе в городе, — неожиданно проговорила старуха им в спину.
— Что это она? — остановился директор и посмотрел назад.