Колода зашевелилась. «Смерть» выскользнула из чехла, замерла в воздухе, будто показывая дорогу. Дэфа молчала. Или притаилась.
— Ты тоже хочешь поучаствовать? — я щёлкнул по карте. — Или просто завидуешь, что тролли повеселились больше тебя?
Молчание. Но где-то на краю сознания послышался смех — хриплый, как скрип несмазанных колёс.
«Ты играешь с огнём, Мрак. Но даже бессмертные горят» — голос Дэфы просочился сквозь пелену усталости.
— Горю? — я усмехнулся. — Дорогая, я — сам огонь.
Карта дрогнула и вернулась в колоду. Но предупреждение повисло в воздухе.
Ночью мы разбили лагерь на краю ущелья. Огонь костра пожирал троллий жир, треща и вспыхивая синеватыми отблесками. Пит, оправившись от шока, достал флягу вина.
— За победу! — он поднял флягу, но голос дрогнул.
— За глупость, — поправил я, отхлебнув. Вино было кислым, как слезы демона. — Ты мог двадцать раз умереть сегодня.
— А вы, Господин — ноль, — он ухмыльнулся, но в глазах читался вопрос. Как?
— Потому что я не бегу в бой с лютней, — я бросил в огонь троллий клык. Пламя взвыло, осветив надпись на скале: «Здесь погиб Гард Железный Кулак». Какой-то герой. Теперь его кости в куче прочих.
Филгарт, чиня арбалет, внезапно заговорил:
— Колода… Она меняется. После «Правосудия»…
— Она сильнее. Да, — я перебил. — И опаснее. Что с того?
— Вы не боитесь, что она… — он замолчал, подбирая слова, — поглотит вас?
Огонь затрещал громче. Где-то в темноте завыл ветер, принося шепот костей.
— Поглотит? — я рассмеялся. — Я уже давно не целый.
— Но…
— Но если однажды она потребует больше? — я доел остатки жаркого. — Тогда я сожгу её. Вместе с собой.
Тишина. Даже Пит не нашёлся, что сказать.
Ночью меня разбудил крик. Пит метался во сне, бормоча: «Не надо… отстаньте…». Филгарт спал как убитый, обняв арбалет.
Я подошёл к барду, тронул плечо. Он вскочил, замахнувшись сломанной лютней.
— Успокойся. Это я, а не тролль-призрак, — я швырнул ему флягу с водой. — Пей.
Он сделал глоток, дрожа.
— Мне снилось… они вернулись. Тролли. И вы… вы был одним из них.
— Лестно. Но я предпочитаю человеческий облик. Хотя рога добавили бы шарма.
Он фыркнул, но страх в глазах не угас.
— Почему вы всё это делаете? — прошептал он. — Колода, карты… Вам это не надоело?
Я посмотрел на спящего Филгарта, на колоду у своего пояса, на тени, плясавшие от огня.
— Надоело? — я усмехнулся. — Смерть надоедает. Рутина надоедает. А это… — я указал на ущелье, — это вечный карнавал. И я — псих, которого никакая петля не возьмёт.
Он хотел что-то сказать, но я встал:
— Спи. Завтра будет хуже.
На рассвете мы двинулись дальше. Тропа сужалась, кости под ногами хрустели чаще. Колода снова зашевелилась. «Звезда» вырвалась наружу, указав на расщелину в скале.
— Туда, — я кивнул.
— Что там? — спросил Пит, бледнея.
— Надеюсь, что-то интересное. А если нет… — я обнажил клинок, — сделаем интересным.
Филгарт вздохнул, готовя арбалет. Пит взял лютню, хотя половина струн висела, как кишки.
— Готовы? — я ухмыльнулся.
Они кивнули. Не то чтобы у них был выбор.
Перед входом я обернулся. Ущелье Костей лежало позади, освещённое первыми лучами солнца. Кости блестели, как серебро. Красиво. Жалко, что некому оценить.
«Ты идёшь навстречу судьбе, Мрак» — шепнула Дэфа из глубины колоды.
— Судьба? — я рассмеялся, переступая порог пещеры. — Я её уже обманул. Не раз.
Они зовут это безумием. Пусть. Безумие — единственная свобода в этом гребаном мире. Пусть колода шепчет, тролли рычат, а кости шелестят. Я пляшу на краю, смеюсь в лицо богам и рву правила, как бумажки. Потому что в конце концов… Что может быть смешнее, чем вечность, прожитая как шутка?
Где-то там ждала новая карта. Новые враги.
Я ускорил шаг. Предвкушение щекотало нервы.
Глава 11
Отшельник
Солнце висело низко, окрашивая небо в грязно-оранжевый цвет, будто мир закатывался за горизонт вместе с дневным светом. Мы ехали по старой дороге, вымощенной камнями, которые помнили копыта армий и слезы беженцев. Воздух был тяжелым, словно пропитанным свинцовой пылью, а ветер шептал что-то сквозь щели в скалах. Колода на поясе жужжала тише обычного — «Умеренность» сковывала ее, как смирительная рубашка безумие. Даже «Шут» притих, затаившись где-то в глубине, будто испуганный ребенок.