Луна поднялась выше, отбрасывая серебристый свет на спящий лагерь. Дэфа дремала, прислонившись к колёсу, Миали исчезла в тенях, Филгарт закутался в плащ, бормоча во сне о «золотом арбалете».
Я перебирал карты, ощущая их текстуру:
«Императрица» — шероховатость позолоты, напоминающая кору дерева.
«Солнце» — гладкая, как отполированный янтарь.
«Луна» — холодная, с едва уловимыми впадинами, словно кратеры.
Раньше они жгли кожу. Теперь же тепло было ровным, успокаивающим — как рука друга на плече.
«Ты собираешь нас, как мозаику», — шептали карты. — «Но что увидишь, когда картина сложится?»
Внезапно осознание ударило, как удар хлыста: я не боялся ответа.
Утром, когда первые лучи солнца растопили иней на траве, я нашёл Шеона у ручья. Он сидел, скрестив ноги, и что-то бормотал, протягивая руку к водомерке.
— … и тогда ты говоришь ей: «Дорогая, это не клоп, это твой новый друг!»
— Шеон.
Он дёрнулся, едва не свалившись в воду.
— Господин! Вы как кот подкрадываетесь!
Я сел рядом, сняв сапоги. Вода леденяще холодная, зато живая.
— Помнишь, как ты украл мои карты в первую неделю?
Он заёрзал, сдувая травинку с колена.
— Э-э, я же вернул!
— Ты положил в колоду высушенную жабу.
Его смех прозвенел, спугнув цаплю.
— Она же классно подходила к «Смерти»!
Я достал колоду, вытащив «Луну».
— Хочешь подержать?
Он отпрянул, будто я предложил змею.
— Вы что, с ума сошли? Это ж ваша…
— Доверяю.
Его пальцы дрожали, когда он взял карту. «Луна» засветилась мягким серебром, но не обожгла.
— Ого, — он повертел карту, зачарованно наблюдая, как свет играет на пергаменте. — А она всегда такая… тёплая?
Я смотрел, как он смеётся, тыча пальцем в изображение, и понимал — это и есть исцеление. Не магия карт, а просто момент.
Когда колёса вновь заскрипели, везя нас к новому горизонту, Дэфа протянула мне кусок бересты.
— Для твоей коллекции.
На грубой коре углём было нарисовано солнце с человеческим лицом.
— Шеон? — угадал я.
— Он пытался всю ночь. — Она скривила губы, пытаясь скрыть улыбку. — Говорит, это ты.
Я прикрепил бересту к облучку рядом с венком из чертополоха. Колода в кармане мягко гудела, словно смеялась.
Прошлое всё ещё жило во мне — раны, кошмары, пепел сожжённых деревень. Но теперь, глядя на спящего Шеона, слушая перебранку Никласа с Филгартом, я знал:
Мы не осколки. Мы — витражи, сложенные в странный, но цельный узор.
А свет, льющийся сквозь нас, был важнее всех карт мира.
Утром мы наткнулись на разбитый караван. Телега лежала на боку, товары раскиданы, но следов борьбы не было — просто небрежность погонщика.
— Эй, бесплатная провизия! — Шеон уже нырнул в развалины, доставая бочонок с солёной рыбой.
Раньше я бы прикрикнул, заставив бросить добычу. Теперь же наблюдал, как Пит проверяет колёса на предмет поломок, а Миали осторожно ощупывает тени разбитых ящиков.
— Брать только то, что нужно, — сказал я спокойно. — Остальное оставить на видном месте.
Шеон замер с бочонком в руках, удивлённо моргнув:
— Вы… это серьёзно?
Филгарт рассмеялся, перекидывая мешок муки на плечо:
— Наш вождь стал благородным рыцарем! Скоро начнёт целовать руки дамам.
Но в его глазах, обычно насмешливых, я увидел одобрение.
После полудня я нашёл Миали у ручья. Она сидела на камне, босые ноги в воде, а тени рисовали на песке странные узоры.
— Они стали спокойнее, — кивнул я на её вечных спутников.
— Потому что ты стал спокойнее, — она не обернулась. — Мы ведь часть тебя, помнишь?
Я присел рядом, сняв сапоги. Вода оказалась ледяной, зато живой.
— Раньше я думал, что вы все пришли ко мне случайно. Как осколки.
— А сейчас?
— Сейчас понимаю — это я пришёл к вам.
Её тени потянулись к моим ступням, касаясь воды. Отражение дрогнуло, показав на миг не моё лицо, а то самое — из кошмаров, искажённое яростью. Но теперь я не отпрянул.
— Прошлое не уходит, — прошептала Миали. — Оно просто становится… тише.
К вечеру мы выехали на холмистую равнину. Бескрайние просторы, волны травы, редкие деревья, словно расставленные великанами-художниками. Шеон пытался научиться свистеть на травинке, Пит дремал, прикрыв лицо шляпой, а Дэфа… Дэфа плела венок из колючек и полевых цветов.
— Для тебя, — она неловко сунула мне сплетение ромашек и чертополоха. — Чтобы помнил — красота и боль всегда вместе.
Я повязал венок на рукоять кинжала. Неожиданно лёгкий жест, который старый я бы счёл слабостью.