— Нет, это не дело. Ты должен приходить каждый день.
— Ладно, договорились.
Его тронула пылкость Дженни, вероятно, он был просто глупцом, раз не замечал, как много значит для нее. И несмотря на собственную склонность к самоанализу, он никогда не спрашивал себя, что чувствует к ней сам. Бэзил хотел оказать на нее хорошее влияние и клялся, что никогда не допустит, чтобы общение с ним хоть как-то повредило ей. Она совершенно не отвечала его представлениям об обычной официантке, и он считал, что ей легко будет привить идею личного достоинства. Он попробовал бы избавить ее от этой весьма отупляющей работы и подобрать для нее место, где ей было бы легче чему-то учиться: по натуре, несмотря на три года, проведенные в «Голден краун», она оставалась очень наивной, но в таком окружении она не могла сохранять чистоту до бесконечности, и их дружба обрела бы смысл, если бы он смог направить ее в нужное русло, чтобы она зажила более интересной жизнью. Плодом таких размышлений стало то, что Бэзил в итоге взял себе за правило водить Дженни в ресторан и театр, когда она была свободна по вечерам.
Что же до нее, она никогда еще не встречала человека, подобного молодому барристеру, поражавшему ее учтивостью манер и темами разговоров. Хотя Дженни часто не понимала, о чем он говорит, ей все же льстило его внимание, и весьма по-женски она делала вид, будто прекрасно разбирается в вопросе, а Бэзил думал, что она образованнее, чем на самом деле. Поначалу ее пугала его серьезная почтительность, ведь она привыкла к гораздо меньшему уважению, а он и к герцогине не мог бы обратиться с большей вежливостью. Но постепенно восхищение и восторг переросли в любовь, а после — в слепое обожание, на которое Бэзил вовсе не рассчитывал. Дженни недоумевала, почему после того первого вечера он ни разу не поцеловал ее, а лишь протягивал руку на прощание. За три месяца она продвинулась лишь до того, чтобы обращаться к нему просто по имени.
Наконец наступила весна. На Флит-стрит и Стрэнде цветочницы продавали яркие весенние цветы, и их корзины яркими пятнами раскрашивали суетливую серость города. Порой выдавались дни, когда будто само дыхание деревенской природы, мягкое и добродушное, вторгалось на оживленные улицы, ободряя усталые сердца горожан, утомленных долгой монотонной работой; небо было голубым, и это было то же самое небо, что и над зелеными лугами и деревьями, распускавшими листья. Иногда на западе стаи облаков, светящиеся в лучах солнца, наплывали друг на друга, и на закате, розовые и золотые, они заполняли улицы своим блеском, так что туманная дымка обретала великолепные переливы и сердце билось в восторженном восхищении этим замечательным городом.
Как-то теплым майским вечером, когда воздух был приятным и благоуханным, а тяжелая походка становилась летящей и усталость отступала, сменяясь странной грустной веселостью, Дженни ужинала с Бэзилом в маленьком ресторанчике в Сохо, где теперь их хорошо знали. Потом они отправились в концертный зал, но шум и блеск этого прекрасного вечера оказались невыносимы. Умиротворяющая темнота зелени манила их, и Бэзил вскоре предложил уйти. Дженни с облегчением согласилась, потому что певцы оставляли ее равнодушной, а странное чувство томления, которого она раньше не знала, заставляло сердце биться чаще. Когда они вышли в ночь, она посмотрела на Бэзила широко раскрытыми глазами, в которых причудливо сочетались страх и какая-то первобытная отвага.
— Пойдем на набережную Виктории, — прошептала она. — Там сейчас тихо.
Они смотрели на тихо бегущую реку и магазины со стороны Суррея, неровной кромкой выступающие на фоне звездного неба. В одном из них светилось окно и придавало всему квадратному массиву потертого кирпича загадочный облик, словно намекая на какую-то зловещую историю о необузданной страсти и злодеяниях. Был отлив, и у каменной стены обнажилась длинная полоса блестящего ила, но мост Ватерлоо с его легкими арками выглядел удивительно элегантно, а его фонари, желтые и белые, причудливо отражались в воде. Поблизости, смутно очерченные лучами своих красных ламп, покачивались три пришвартованные баржи. И в них ощущалось некое странное волшебство, ведь, несмотря на то что сейчас стояли пустые, они напоминали о тяжелой жизни, и страсти, и труде. При всей неряшливой грубости было нечто романтичное в несгибаемых сильных мужчинах, которые останавливались там, на широкой реке, и дрейфовали в вечном паломничестве по соленому морю и неизвестности.
Бэзил и Дженни медленно брели к Вестминстерскому мосту, и огни набережной Виктории извилистой линией отражались в воде, так что в реке трепетал целый лес огненных столпов, на которых мог бы вырасти загадочный невидимый город. Но короткая прогулка утомила их, и хотя вечер был напоен сладким ароматом весны, ноги словно налились свинцом.