Юная дама выглядит прелестно: очень спортивно, очень самоуверенно, настоящая правительственная педикюрша, но тем не менее очень любезная и очаровательная, хотя и чуточку холодновата. Она восседает в центре стола, окруженная заботами матери, и, к своему ужасу, я насчитываю за столом семь человек: трое молодых негодяев с женами и один старичок, очень воспитанный, который тут же принимается громко расхваливать мой букет — наша коробка конфет действительно чудесна; она окантована гладким золотым картоном, с восхитительным розовым помпоном на крышке и напоминает по форме скорее пудреницу, нежели коробку конфет; эта коробочка тоже находит достойную оценку у старичка (я искренне благодарен ему за это); во время представления я вдруг замечаю, как мамаша говорит своей дочери:
— Господин Б. с женой, — затем после небольшой паузы настойчиво повторяет: — Господин Б.
Молодая дама бросает мне многозначительный взгляд, кивает, улыбается, и я чувствую, как бледнею: я ощущаю себя любимцем и с улыбкой реагирую на присутствие здесь этих молодых негодяев с их женами. Кофепитие получилось несколько принужденным: сначала мы говорим о небывалом прогрессе кондитерской промышленности после денежной реформы: поводом к тому послужила коробка конфет, которая, судя по всему, так приглянулась пожилому господину. У меня возникло смутное чувство, что мамаша пригласила его на кофе из тактических соображений. Однако его поведение представляется мне чересчур вызывающим, недипломатичным, а трое других, чьи коробочки с пралине остались без внимания, скалятся кисло-сладкой улыбкой, так что кофепитие протекает весьма принужденно, пока юная дама не начинает курить: она курит десяти-пфенниговые сигареты и рассказывает абсолютно безобидные и совершенно секретные правительственные сплетни; мы — пятеро мужчин — всякий раз вскакиваем, чтобы дать ей огоньку, но она предпочитает исключительно меня.
Я чувствую, что буквально возношусь, мысленным взором я уже вижу свою приемную в Бонне: красные кожаные кресла, коричневого цвета занавеси, сказочного вида шкафы для деловых бумаг, а в качестве шефа — полковника в отставке, который из чувства гуманности почти на все закрывает глаза…
Неожиданно юная дама исчезает, и какое-то время я не обращаю внимания на знаки ее матери, дающие мне понять, что я должен выйти, пока наконец моя жена не толкает меня и шепчет:
— Дуссель, выйди.
Тяжело дыша, я выхожу.
Мои переговоры с юной дамой протекают в атмосфере деловой прозаичности. Она принимает меня в салоне, вздыхая, поглядывает на часы, и я тотчас соображаю, что счет тех восьми минут давно идет, быть может, уже прошла добрая половина этого времени. Вследствие этого моя речь, которую я из предосторожности начал с «sorry», получилась несколько сбивчивой, несмотря на это, она улыбается, берет у меня из рук три фунта моих документов и говорит в заключение: