Далёкие звуки лились, сплетаясь в призрачные слова:
— Что мне делать, Борей?
— Если любишь, значит веришь. Если веришь, значит любишь. Не веришь — не любишь. Не любишь — забудь. Оставь ей возможность найти свое счастье.
— А моё? Моё счастье невозможно?
— Весь мир принадлежит тебе. Нужно только захотеть.
— Мне не нужен весь мир. Ждать столько лет, и теперь всё испортить.
— Ты испортил, тебе и исправлять.
— Но как?
— Для начала, оставить в живых.
— Что ты говоришь такое, отец?
— Ты убиваешь её. Жизнь уходит. Только мать удерживает её сейчас. Её собственная энергия истощена полностью. Она всё оставила тебе.
С ужасом:
— Но мне не было нужно!
— Ты не увидел, как взял. Ты должен управлять своим даром. Сейчас он управляет тобой. Ты можешь навредить кому-то.
Отчаянным шёпотом:
— Тому, кого люблю. Он включается, когда рядом она.
Кто-то осторожно поднял меня на руки, и стало тепло. Какой чудесный сон, наконец-то. Не буду просыпаться. Так хорошо. Дыхание на губах. Совсем хорошо. Останься так. Я буду спать вечно.
Утро разбудило болтливыми скворцами. Папаша семейства яростно притворялся то соловьём, то щеглом, то трясогузкой и щебетал на все мыслимые голоса, отгоняя потенциальных конкурентов с территории. Пернатые чада отчаянно повторяли за родителем. Звучало нецензурно и оглушающее. Мне отчего-то было смешно, и я отправилась посмотреть, что происходит.
— Делька? — папа поднялся с узкой постели, едва завидев меня в дверях.
— Отличное утро, па, — улыбнулась ему и чмокнула в щёку. Потянулась, мышцы недовольно отозвались.
— Ты как? В порядке? — папа встревожено пригладил сильно растрепанные волосы.
— Зарядку надо бы сделать, а так — ничего. Куда это мы вчера лазили, что всё так задеревенело? Ты, кстати, почему спрашиваешь?
Папа почесал за ухом, наморщив лицо, мучительно что-то соображая.
— Па, ты сам в порядке? Мама где?
— Я позову.
Мы были в небольшом охотничьем домике на склоне Иремеля. С нами была Анька и какой-то бородатый улыбчивый парень, который готовил нам еду и, кажется, был из туристического агентства. Он приветливо помахал мне рукой и позвал Аньку.
— Рад, что ты проснулась, спящая красавица, — у юноши был мягкий красивый голос и тёплые карие глаза. Он говорил с едва заметным, приятным уральским, акцентом. — Ей бы нужен сейчас осторожный массаж, — сказал Аньке.
— Это ещё зачем? — усмехнулась я и села на скамейку около стола.
— А теперь попробуй встать, — со спокойной улыбкой сказал странный бородач.
Получилось с трудом и мычанием. Парня звали Андрей, и он с моего разрешения осторожно нажал на мне несколько болезненных точек, после чего двигаться стало гораздо легче.
Мама меня напугала. Маленькая, худенькая, она съёжилась ещё больше и словно посерела. Тревожно стукнуло и сжалось внутри.
— Что с тобой, мамочка?
— Ничего, птичка. Как ты?
— Я? А, что со мной? — недоумевая ответила я. — Я — отлично,
— Тогда всё хорошо, — улыбнулась мама, — Я прилягу.
Мы были дома через три дня, после того, как мама тихо сказала:
— Я доеду.
И мы доехали. Весело и, кажется, быстро. Анька сказала:
— Если захочешь поговорить, звони в любое время.
— О чём? — спросила, искренне удивляясь.
Она пожала плечами в ответ:
— Вот о чём захочешь, о том и поговорим, — и коротко обняла меня на прощанье.
Это странное сырое лето вдруг неожиданно закончилось, и наступил сентябрь. Осень пронеслась дымным запахом листьев, смутно напоминая о чём-то. Хлюпающим, мокрым, дождливым вихрем капала за шиворот, заставляла сердиться и ёжиться от волнующей дрожи. Зима усыпляла и вьюжила мысли. Ветер колюче дул в спину, словно толкая куда-то. Но я не могла вспомнить куда. Лютая стужа колола лицо и пробиралась к телу, знакомо щипала кожу, когда я возвращалась в тепло, напоминая о чём-то тревожном и сладком. То возникали в тихом сумраке мыслей неясные и пустые тени, то таяли, разбредаясь рваными краями в разные стороны. К февралю странная тоска мешала мне спать. Я копалась в себе и ещё глубже зарывалась в учебники. Завитушки древнегреческого алфавита расплывались, складываясь в странные слова незнакомой вязью и совсем не греческие буквы.
Я боялась пожаловаться маме, чтобы её не беспокоить. Она несколько месяцев болела и поправилась только к зиме. С Анькой мы были дружны больше, чем когда бы то ни было прежде. Однако, и с ней поделиться о предчувствии и томлении я не решилась, в конце-концов определив, что скоро весна, и я в сезонном депресняке, хотя и настроение моё было отменным.