— Сгинь, нечистый! — Димка метнул в него единственное свое оружие — полулитровую бутыль со святой водой, но уже ясно было, что сработать это не может: ведь крест на могиле ему ничуть не мешал.
Бутылка разбилась об ограду, не причинив чудовищу вреда. Псы подобрались, но не двинулись с места.
Мне очень кстати вспомнилось, что мы не только подбили Вовчика сфотографироваться, но и вовсю участвовали в шутке; чудовище тогда не тронуло нас, но теперь мы сами предстали перед ним. Безо всякой защиты. Димка — тот, должно быть, понимал, что наша вылазка может оказаться опасной, потому и хотел отправиться один, а до меня все доходило с опозданием.
Делать было нечего, но молча сидеть на месте казалось невозможным; страх принуждал действовать — как угодно, лишь бы делать хоть что-нибудь.
— Убирайся! — Я швырнула в чудовище каштан: в карманах завалялось несколько, а больше ничего под рукой не нашлось. — Убирайся!!!
Первый каштан пролетел мимо; второй с глухим стуком отскочил от цилиндра. Третий и четвертый чудовище поймало на лету. Я застыла в ужасе, сжимая последний каштан в кулаке.
Руки чудовища извивались в воздухе, как резиновые шланги: оно улыбалось — и жонглировало моими бесполезными снарядами.
— Бежим! — крикнул Димка.
Меня не требовалось приглашать дважды. Мы бежали к дыре со всех ног, не оглядываясь. Мы не останавливались, пока не отбежали от кладбища на три квартала, и даже в автобусе напряженно наблюдали через заднее стекло за дорогой, ожидая, когда покажется чудовище или его свора… Но никто нас не преследовал. Ярко горели фонари, прохожие брели по тротуару, обходя лужи. На город опускалась обычная, тихая осенняя ночь.
Мы никому не рассказывали, что случилось тогда на кладбище. В этом не было смысла, к тому же, что именно мы могли рассказать? Как я поняла уже на следующий день, успокоившись — мы больше додумали, чем увидели: мы думали, что цилиндр укрывает рога — но мы ведь не видели рогов; ничего фантастического, в сущности, не видели. Утешительно было думать о возможной ошибке, о том, что какой-то чокнутый циркач забрел в тот вечер на кладбище, а еще спокойней было не думать об этом вовсе. Не думать и не вспоминать — ни о чудовище, ни о Вовчике, попавшем к нему в лапы. «Не вспоминай — и о тебе не вспомнят», как пелось в старой песне; забывая обо всем, мы надеялись, что чудовище забудет о нас: забвение было единственной нашей защитой.
Забыть, выкинуть из памяти вон, как из дома — засохший каштан! Под этим знаменем я прожила следующие тринадцать лет, закончила школу, поступила в институт, вылетела из института, восстановилась… Дима уехал учиться в Питер; мы иногда перезванивались, но не поминали прошлое.
Весной, когда хоронили деда, я заметила два молодых каштана: на многих могилах росли деревья, но эти выделялись густой зеленой кроной и видны были издали. Тогда мне было не до них, но позже я задумалась, откуда они могли там взяться, и в следующий свой приезд на кладбище подошла взглянуть поближе, почти уверенная в том, что обнаружу: Сергей Алексеевич — я смутно помнила это — любил экзотические для нашего региона растения. Действительно, каштаны росли на могиле Вовчика; наверняка взошли из тех, что я разбросала там когда-то… Через год — мы с родителями как раз тогда, в годовщину смерти, навещали деда — каштаны впервые зацвели. Это не насторожило меня: я здорово поднаторела в искусстве забывать. Но еще через полгода моему правдами и неправдами выпестованному спокойствию пришел конец.
Стоял теплый, солнечный сентябрь. Родители уехали на дачу; я была одна в квартире и уже собиралась ложиться спать, когда задребезжал дверной звонок. Меня будто окатило ледяной водой: хотя звонить мог кто угодно и по какому угодно поводу — могли вернуться родители, любого из друзей могла принести нелегкая — от этого звонка пахло бедой…
Я осторожно прокралась к двери и выглянула в глазок: на площадке стоял каштановый человек, и в его уродливом лице угадывались черты моего давно умершего школьного друга.
— Вовчик? — вырвалось у меня. Он не ответил. По лицу расходились желто-коричневые переливы, огромные плоские пальцы укрывали что-то, что он прижимал к груди. Кроме черт лица, лишь одно внешнее различие было между тем, кто стоял теперь за дверью и чудищем, что тревожило в детстве мои сны: едва прикрытую воротником шею ночного посетителя украшало толстое веревочное кольцо.
Я непослушными руками накинула на дверь цепочку и попятилась из прихожей. Что-то стукнулось о кафель площадки. Звук на время привел меня в чувство: проход в прихожую я задвинула креслом и бросилась к телефону. Но ни один из Димкиных номеров не отвечал.