Утро разбудило Лето бодрым и довольным. Он разом открыл глаза, и сонливость как рукой сняло. Первое, что он сделал, это отыскал взглядом Хюрема, обнаруживая его там, где оставил: в своих объятьях, зажатым между собственным телом и стеной, словно боялся, что тот сбежит.
Расслабленное лицо омеги выглядело измождённым, словно тот вернулся из долгого путешествия и нуждался в не менее продолжительном отдыхе. Отвесив себе мысленную оплеуху за ненаблюдательность, Лето пообещал впредь лучше заботиться о Хюреме. Ночной марафон, каким бы привлекательным он ни был, утомил его драгоценную пару, а ведь Хюрем ни разу не пожаловался на то, что вымотан.
Глядя на Хюрема глазами немого обожания и безбрежной нежности, Лето потянулся и убрал упавшую на лицо прядь. Веки омеги тут же дрогнули.
— Доброе утро! — не выдержал альфа захлёстывавшего счастья и поспешил выплеснуть его на Хюрема.
Будь оно водой, Лето бы затопил комнату. Что комнату — целый дом! И казармы! И Барабат! Всю долину! Разве мог он не радоваться тому, что Хюрем позволил вкусить себя и принял новость о будущем супружестве со стойкостью, на которую нельзя было надеяться, достанься ему обыкновенный омега? Об остальном ему поведало тело Хюрема. Пусть слов от омеги было не дождаться, Лето чувствовал — Хюрем принадлежал ему. То, как он смотрел на него. Смотрел так, как смотрят на своё. Своё собственное. Они были вместе. Теперь вместе. Лето знал, что навсегда.
Правда, пожеланию Хюрем не обрадовался, застонав и богохульно помянув семя аума. Но альфа и не думал обижаться, уже ухватив суть своей пары.
Хюрем носил немало масок. Чаще всего он надевал глухое безразличие, похожее на ненормальную апатию, или даже болезнь духа. Мог посмеяться над любым. В зависимости от желания или настроения Хюрема, бедняга либо догадывался о том, что над ним издеваются самым немилосердным образом, либо в растерянности чесал затылок, провожая взглядом странного омегу. Бывал он мрачным, раздражённым, немного сварливым и высокомерным, и эти выражения были, пожалуй, самыми настоящими из всех. И чаще всего они появлялись наедине с Лето.
Больше Лето не смущало многообразие лиц. Он стал подозревать фальшь и паясничество, как только присмотрелся к омеге внимательнее. Но то ли Лето был таким недогадливым, то ли Хюрем был по-настоящему хорош, альфе постоянно казалось, будто смотрит он через призму толстого матового стекла. Гложимый сомнениями, Лето сумел разглядеть омегу, только когда тот подпустил его ближе. Словно кто-то вытер запотевшую линзу тканью, позволяя увидеть, что именно скрывается за расплывчатыми пятнами, проступавшими на поверхность.
Заслоны не отпугивали Лето, пусть он и узнал о бездонном омуте омеги, прятавшем одному ауму известно что. Это было не так важно, как и то, что Хюрем был вечно им недоволен. Имело значение только непреодолимое притяжение, которое оба они чувствовали. И альфа понял это, когда омега сначала совратил его, поставив смехотворное условие для боя, а затем набросился, стоило ему оказаться в спальне накануне вечером. Просто, в отличие от готового дарить ласку и нежность Лето, Хюрем не знал, что делать с истинностью. Она почему-то ему мешала, и об этом он, увы, молчал.
Однажды, когда омега будет готов, он расскажет, что гнетёт его душу, а пока Лето будет довольствоваться тем, что омега, несмотря ни на что, принял его.
На утренней пробежке Лето несли крылья. Он оставил братьев далеко позади, включая Хюрема. Сначала Лето хотел бежать рядом с омегой, но тот окатил его свирепым взглядом, словно совершил святотатство, и Лето посчитал за благо занять привычное место во главе колонны. За завтраком альфа едва осилил половину порции, грезя о восхитительной ночи, кружившей голову.
— Если не уберёшь это выражение со своего лица, не разрешу подходить к себе месяц, — прошипел страшную угрозу Хюрем, когда они направлялись в библиотеку для занятий.
Это помогло Лето собраться. Но читать в этот день было решительно невозможно. Одна и та же строка улиткой ползла перед глазами, а когда достигала края, Лето понимал, что не запомнил абсолютно ничего, возвращаясь к началу. И так повторялось раз за разом. В середине занятия случилась и другая неприятность — живот Лето возмущённо забурлил.
— Съел, наверное, что-то не то, — пробубнил он, отодвигая свиток и поднимаясь из-за стола, за которым сидели Хюрем и друзья, чтобы успеть добежать до отхожего места.
На самом деле Лето подозревал, что несварение было как-то связано с теми необычными практиками, которыми они так активно занимались с Хюремом. Должно быть, телу альфы требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам. Ради того, что творилось между ними, Лето был готов и на большие подвиги.