Зверь давно подстерегал свою жертву; принюхивался, изучал повадки. Таился целую вечность ради этого броска. Одного-единственного. Ещё миг, одно жалкое мгновенье — и преследование оборвётся визгом, боль вопьётся в тело и начнет безжалостно истязать плоть, пока агония не сожрёт остатки разума нестерпимой мукой и Лето станет молить о смерти…
Он резко распахнул глаза и сел. Спрятал лицо в ладонях, глубоко потянул носом воздух, заставляя себя успокоиться усилием воли. Беспокойное сновидение одолевало всё настойчивее.
Ещё в детстве Лето часто посещал один и тот же сон. Он шёл по лесу незнакомыми тропами, понимая, что держит путь прочь от стен города, но не имея понятия куда хочет попасть. Эта бесцельная прогулка, которая начиналась приятно и даже умиротворяюще, заканчивалась тем, что Лето вдруг осознавал, что в чаще он не один. И, наверное, это не должно было вызывать тревогу — какие только звери не водились в лесу, но Лето больше не мог думать ни о чём, кроме своего невидимого преследователя, наблюдавшего из укрытия.
Не сбавляя шаг, Лето озирался и всматривался в каждый куст, за каждый пригорок. Шум по-прежнему наполнял собою лес, под густые кроны проникали зеркальные пятна солнца, но как бы ни вглядывался Лето, отыскать опасность он не мог. И всё же чувствовал смертельную угрозу, ускользнуть от которой не было ни малейшей надежды. Он всё продолжал брести вперёд, углубляясь в чащу.
Чем старше становился Лето, тем сильнее сгущались тени его сновидения. Ветви поблекли, собрав под собой клочья тумана, что клубились и вытягивались, пока однажды не проглотили последние лучи, уступив место мраку. Всё отчётливее ощущал Лето чужое присутствие, всё меньше мог разглядеть перед собой, пока не стало видно ни зги. Бесшумно ступавший по его следам зверь разросся до размеров чудовища, расстояние сократилось до одного прыжка. Оно уже дышало в затылок, и вот Лето узнал, что такое леденящий душу страх. Страх заставил его спасаться бегством, заставил позабыть обо всём, кроме желания спасти свою жизнь. И Лето бежал. Бежал не оглядываясь.
Лето ненавидел этот кошмар, с раздражением понимая, что тот всё чаще является к нему по ночам.
Бросив взгляд на соседнюю сторону кровати, он привычно не обнаружил Хюрема. Словно дождавшись момента, когда о нём вспомнят, омега возник в комнате, бесшумно прикрыв за собой дверь. Увидев, что Лето уже проснулся, он больше не пытался вести себя тихо, подошёл к сундуку, распахнул крышку и стал стаскивать грязную одежду.
— Снова кошмары? — спросил Хюрем, роясь в чистых вещах.
— Ерунда, — отмахнулся Лето, недовольный тем, что наблюдательность омеги не знала предела.
За то время пока они с Хюремом делили ложе, Лето дважды просыпался в холодном поту, и вот снова ему пришлось пережить загонявшую сердце погоню. Всё было бы не так обидно, если бы не позорный страх, овладевавший Лето в такие моменты. Страх — чувство, неведомое воину-раждану. Страх — чувство запретное. Что подумает о нём Хюрем, узнай он, что его альфа — его истинный — боится несуществующей тени?
— Расскажешь?
— Не о чем.
Это постыдное для себя обстоятельство, пятнавшее безупречный образ воина, старательно культивируемый Лето, было последним, что он бы хотел обсуждать с омегой. И терзаний совести он по этому поводу не испытывал. Кошмар, в конце концов, был всего лишь сном, да и сам Хюрем не спешил распахивать перед Лето створы, ведущие в глубины его души.
Первые же ночи физической близости позволили завязать необъяснимое понимание, но вместо того, чтобы обрушить разделявшие двоих стены, острие недомолвок стало колоть грудь Лето всё сильнее, неустанно увеличивая нажим. С тех пор прошло больше месяца, и, несмотря на то, что теперь Лето ощущал настроение и состояние Хюрема как своё собственное, он по-прежнему чувствовал рубящую их миры пропасть.
Хюрем так и не признал истинность, как и не желал говорить о собственном прошлом, подкинув Лето ту же самую историю, которую успел рассказать старшему субедару. Никаких новых подробностей в выдуманной жизни не появилось; ничего, что помогло бы оценить Лето степень доверия и собственную значимость для омеги.
Конечно, Лето обещал быть терпеливым, обещал быть рядом и выслушать, когда Хюрем будет готов объяснить. Вот только альфа не рассчитывал, что молчание, не имевшее в его понимании достойной причины (что такого мог рассказать Хюрем, чего Лето — его половина — не смог бы понять?), растянется на такой долгий срок. Ещё меньше он представлял, что замок, висевший на сундуке секретов Хюрема, может вызывать столько точившей досады.