Для Хюрема игра в кошки-мышки кончилась ожидаемым исходом: он вынудил мышку отдать ему то, что хотел получить, сняв напряжение, томившее похлеще сдерживаемой силы, прикидываясь перед раджанами слабым омегой. Насколько непреодолимым оказалось притяжение к мальчишке стало очевидным только в тот момент, когда Хюрем склонил Лето к близости, заставив нарушить все каноны взаимоотношений между альфой и омегой. И, отведав угощение, понял, что не отпустит. Понял это в тот самый момент, когда смущённый Лето ускользнул тем утром, стесняясь случившегося. Как же горели его гладкие щёки, как раним был взгляд. Этого не заметил никто, кроме Хюрема, смотревшего и алчущего получить больше. Забрать себе всё без остатка.
Уже вечером он был готов вспороть глотку прислужнику, а лучше сразу великому жрецу, когда те посмели распорядиться тем, что отныне принадлежало только ему. Сосредоточенный на мыслях о кровожадных убийствах, Хюрем был готов растерзать мальчишку едва тот переступил порог спальни. А как только это случилось, смог думать только о том, как бы сорвать все эти ненужные тряпки, облепившие необходимое до зубного скрежета тело. В тот момент, поглощённый ревущими желаниями, Хюрем потерял осмотрительность, слишком глубоко погрузившись в объект собственного вожделения, и когда мальчишка, устремил на него взор — этот взор, моливший о подаянии, уступил. Уступил, когда в этом не было необходимости.
Самообман — страшнейшая из ловушек. Позже, размышляя о случившемся, Хюрем скрепя сердце признал, что необходимость была — необходимость заставить альфу испытать удовольствие всеми доступными способами. Испытать удовольствие с ним, в его руках. Хюрем желал, чтобы Лето сходил по нему с ума, и дал вкусить себя, чтобы жёстче захлопнуть капкан. Впрочем, жадный до неожиданно возникшего в собственной жизни искушения, Хюрем и сам вожделел попробовать, каково это — оказаться под Ним. Этим будоражащим нутро мальчишкой.
Кровь опустилась ниже пояса и побежала быстрее, пока Хюрем наблюдал, как впотьмах, будто только что проснувшиеся медведи, выкарабкивающиеся из берлоги, перебираются на другой берег раджаны.
Хюрем проиграл Лето, когда решил, что альфе не затронуть его сути. Омега знал, как бороться с истинностью — ловушкой для омег, западнёй для такого, как он. Но кто мог подумать, что покорность, далеко не редкая черта в этом мире, окажется той крошечной песчинкой, способной склонить чашу весов в единственное мгновение, когда сама судьба, со своей щедрой пригоршней истинности, окажется бессильной перед умениями Хюрема.
Стоило впервые столкнуться с мальчишкой, как Хюрем уже знал, как станет с ним ладить. Лето был вздорным и упрямым, однако, чем твёрже прут, тем проще сломать. Как же сильно он удивился, увидев другую сторону Лето. Где прятал этот раджан столько податливости и покладистости? Хюрем подозревал, что эти его стороны, пусть и являющиеся частью его самого, некому было показывать раньше. Альфа лишился папы давным-давно и был воспитан воинами. Не много возможностей проявить мягкость и сговорчивость характера, но они были частью Лето, чего никак не мог предвидеть Хюрем. Понял он это только когда мальчишка разрешил к себе прикоснуться на условиях Хюрема. Уступил, пусть и в споре, не вспомнил, как до этого мига Хюрем смел его изводить, тянул пружины, отговаривался от истинности, унизил возрастом, не позволил одержать верх в учебном бою. Лето просто вручил себя Хюрему.
Что было бы, окажись альфа старше? Сумел бы он покориться, уже закованный в клетку убеждений и привычек?
Думать об этом можно было бесконечно, но всё сложилось иначе. Лето, в силу молодости или природы, был словно гибкий камыш, низко стелился к водной глади под напором ветра, но не ломался. Ломал своей мягкостью. Податливостью. Продавил совершенную оборону Хюрема, осознавшего всё, когда стало слишком поздно.
Лето изумлял. Просто мальчишка, но до чего же роковым оказался молодой альфа для повидавшего в своей жизни, казалось бы всё, Хюрема. Он выиграл у омеги, когда грезилось, что ничто не предвещало беды.
В тот первый вечер на улицах Барабата, Хюрем наткнулся на собственную пару. Омега был удивлён, но далеко не шокирован, чтобы тут же позабыть обо всём и броситься в чужие объятья. Нет, пара — последнее, что было нужно Хюрему, и потому он поспешил скрыться.