Хюрем продолжал идти к ожидавшей плахе, не отрывая от Лето взгляд, не замечая наточенного по случаю топора, торчавшего в колоде, на которую вот-вот должна была опуститься его голова. В рядах Касты были палачи, но, в случае кровной мести, глава семьи или другой ее член требовали уплату долга самолично, и потому рядом с огромным обтёсанным пнём возвышался Исидо Дорто, облачённый в простые штаны и рубаху кипенно-белого цвета. Кровь должна была стать рисунком, засвидетельствовавшим свершившуюся справедливость, доказательством того, что кровь сына смыта чужой кровью.
Этого ожидали остальные братья, явившиеся ранним утром, чтобы поддержать Исидо Дорто. Сурово наблюдал старший субедар за тем, как чахлый и бледный омега, едва ли достававший его уже мёртвому сыну до кончика носа, приближался к нему в кандалах. Он хотя бы не позорил себя напрасными слезами и не вопил о несправедливости, но его глаза — его бесстыжие глаза, ещё ни разу не взглянувшие на отца, чьё дитя он отнял, вызывающе пялились в сторону. Ему бы следовало молиться великому Ауму, а не таращиться с подобием вожделения на своего уже почти бывшего любовника.
Исидо Дорто перевёл взгляд на Лето. Этот щенок, который однажды станет жрецом и заберёт Виро супругом, пристально смотрел в ответ. Молодость отважна и глупа, пришлось вспомнить старшему субедару о том, что так редко тревожило седины. Будь Лето умнее, смотрел бы себе под ноги и не высовывался, а этот Хюрем… может, и стоило бы пустить слезу за свою душу. В конце концов, он был только омегой.
Увы, какими бы нужными и прекрасными не казались омеги, порой они приносили в жизнь печали не меньше, чем радости. Исидо Дорто думал о том, что было бы, не решись его младший, Виро, пожаловаться Толедо на любовника жениха. Был бы его мальчик всё ещё жив? Исидо Дорто отмахнулся от пустых сожалений и ухватился за топор, собираясь выполнить долг перед сыном. Собравшиеся раджаны вели себя тихо в знак уважения перед горем брата, но стоило Хюрему встать перед своим палачом, как они и вовсе затихли. Будет время для слов, сейчас было время тишины.
Хюрем посмотрел прямо перед собой. Глаза Исидо Дорто, старшего субедара Касты, и жалкого омеги наконец встретились. Приблизительно таким Хюрем и представлял себе отца Толедо. Тот же выступ бровей, и крупный нос, прямая линия нижней губы шла параллельно линии затуплённого подбородка, говорившей о том, как часто приходилось альфе крепче сжимать челюсть.
Нет, сегодня Хюрем не собирался обливаться слезами и молить о пощаде, но и расставаться с головой не торопился. Вместо этого он предложит себя семейству Дорто в качестве пожизненного раба, чтобы облегчить, насколько это было возможным, долю родителей, лишившихся сына. По обычаям Касты, такое предложение могло исходить от того, кто отнял жизнь по ошибке и искренне сожалел о содеянном. Пусть не было душевных терзаний, но для Хюрема это была возможность оставить себе жизнь.
По расчётам омеги такой ход мог сработать. Он собирался покаяться, с достоинством упав на колени и прося о том, чтобы ему было позволено искупить вину служением. Несмотря на убийство чистокровного, на его стороне, были преимущества. Он, пусть и недолгое время, был членом Касты, и он не собирался никого убивать — о том свидетельствовала сочинённая Карафой легенда. Лето тоже мог сказать своё слово, и Хюрем не сомневался, что так он и поступит, поддержав задумку, ведь Хюрем стал спасителем наследника. К тому же Дорто знал об истинной причине трагедии. Именно поэтому Виро стоял в стороне, бледнее Хюрема, которого собирались лишить головы. Омега сильно исхудал, казалось, жизнь в нём едва теплилась.
Если же Хюрему не удастся склонить Дорто, он намеревался… Хюрем не успел раскрыть рта, когда услышал:
— Я прошу дать мне слово! — Лето уверенно шагнул в круг, привлекая всеобщее внимание.
В голове Хюрема мелькнула мысль, что, пожалуй, стоило поговорить с мальчишкой, а не трахаться, как ненормальные, всю ночь, словно это действительно была их последняя ночь вместе. Глядя на выражение его лица, можно было без труда догадаться, что тот что-то задумал. Никто не заметил, как в нетерпении интересной игры сглотнул Хюрем.
Похоже, Лето тоже имел свои планы, и потому не тратил слов понапрасну накануне, уговаривая бежать, как делал это Карафа. Ночью Лето был неосторожен, почти груб, он взял Хюрема жёстко, заставив омегу подумать о том, что ему предлагают опустить оборону и отдать ответственность за собственную жизнь. Пусть Лето был молод, но та юношеская неуверенность, которая чувствовалась в нём раньше, исчезла, уступив место твёрдости и решимости мужчины.