- Презрение к быдлу, должно быть, - отвечаю, - если вы именно это хотели услышать. - Ни секунды не обдумывает. Благослови, Боже, детей Своих, у которых в себе самих все всегда решено.
- Вы знаете, есть Мыс Доброй Надежды... Одна из наиболее южных материковых точек мира. А согласно принципу зеркальности и северная оконечность мира тоже должна получить какое-нибудь сакраментальное наименование. Например, Впадина Злой Безнадежности. Как, по-вашему? - но только молчу. Не слишком-то он любопытствует мнением моим. Изучать ли мне великие виды беспамятства, носители которых закоснели в гордости? В битве с беззлобностью. На ногах.
Несколько позже мы с хозяином дома возвращаемся к другим гостям, перебросившись с ним за это время, наверное, еще несколькими фразами. В гостиной я отыскал Марка и сказал ему, что ухожу. Марк объяснил мне, что можно через террасу выйти в парк, а потом на улицу, так проще всего уйти, не привлекая ничьего внимания. Я согласился с ним, что так лучше, он еще спросил меня, не хочу ли я, чтобы он пошел со мной, и я ответил, что не хочу.
В парке уже было так же темно, как и на улице, только несколько плафонов желтоватого матового стекла освещали ухоженные клумбы с лилиями и левкоями и cadran solaire на площадке, окруженной стриженными деревьями. Я поискал калитку в изгороди, о которой мне сказал Марк, на дорожке под деревьями я увидел стоящую женщину, лицо ее не было освещено, и я ее сразу не узнал и хотел пройти мимо. Женщина сделала мне шаг навстречу, я остановился, узнав уже теперь свою знакомую художницу, которую я недавно никак не мог отыскать в доме.
- Ну, конечно, наш герой сегодня нарасхват, - с улыбкой говорит она мне. Царица сумерек. Душа мышеловки. - Нам так и не удалось перемолвиться словом, а жаль. А если серьезно, то я хотела сделать вам подарок. Я все искала такую возможность, и вот увидела вас, увы, так поздно. Может быть, теперь через несколько дней, если вы тогда еще захотите узнавать своих старых друзей. Я говорю сейчас о своей новой работе... Я много думала о вас все это время, ваше лицо, буквально, преследовало меня, ваш образ... Не знаю, что у меня получилось. Или что получится еще...
- Если это будет скульптура, - говорю я с какой-то язвительной, иронической дерзостью, - надеюсь, все члены у нее окажутся на месте?
Она посмотрела на меня своим дымчатым, немного рассеянным, с поволокой привычной артистической грусти взглядом, никак не ответив на мою дерзость. А по-вашему, римляне или греки сами нарочно отбивали руки и ноги у своих самых совершенных изваяний?
- Да нет, - спокойно возражаю я, - я думаю, что нарочитость это скорее заслуга или открытие новейшего времени. - Ожидающий исполнения приговора сочувствия. С чрезвычайным плебейством рассудочности. Сразу.
- Мой муж уже добился для меня приглашения на завтрашнюю церемонию, так что и я буду там. Не знаю только, не обеспокоит ли это вас. И не будет ли в тягость.
- Поздравляю вас, - серьезно говорю я, - вам действительно повезло. Потому что, если бы вы с этим обратились ко мне, боюсь, хотя я и главный участник завтрашнего мероприятия, я все же не смог бы для вас сделать того же.
Мы с ней вдруг пожали руки друг другу, это у нас вышло теперь так естественно и свободно, как будто мы так делали всегда. Хотя я отчего-то теперь никак не могу вспомнить, как мы с ней обычно приветствовали друг друга при встрече или прощались при расставании, не знаю, отчего.
- Я пожелаю вам сегодня спокойной ночи, - говорю я, - и без всяких сновидений. Ведь даже самые лучшие и сладкие из них зачастую всего лишь предвестники бедствий.
- Благодарю вас, - отвечает, - и я вам пожелаю того же... Как же это вам удается быть таким спокойным?! - вдруг вырывается у нее.
- А я вовсе не спокоен, - отвечаю я слегка дрогнувшим голосом, напрасно вы так думаете. - Мгновение остаюсь довольным прозвучавшим уровнем дрожи. Победа разорванного горла. Дитя ума-отмычки. Около ночи.
Она качает головой, глядя мне в глаза и не выпуская мою руку из своей. - Мне только отчасти отраден тот факт, - говорит она, лениво еще медля, что во главе всего нашего дела стоит не кто иной как инженер Робинсон, с его непостижимыми волевыми качествами. Я не знаю более человека, который мог бы так же справляться с многотрудной обязанностью нашего конунга.
- До свиданья, - снова говорю я. Она кивнула мне головой и только вскинула крепко сжатую в кулак руку, прощаясь со мной. И мужеству оставаться в сфере благотворительности ее. В обстоятельствах новизны. Под занавес.
Я выхожу на безлюдную малоосвещенную улицу, по обеим сторонам которой в сумерках палисадников громоздятся помпезные коттеджи, будто античные развалины, и иду по ней в направлении на север, в сторону магистрали с оживленным автомобильным движением. Дороги почти не замечаю, минуту спустя возле меня тормозит такси, водитель с полусонным лицом и сеткой лучистых морщин возле глаз спрашивает, не нужно ли меня куда-нибудь отвезти. Я смотрю на него и отказываюсь. Он уезжает без видимости какого-либо чувства на лице, каковые по традиции вообще приучает скрывать его профессия. Пару минут спустя я сам останавливаю другую машину и, мгновение поколебавшись, называю водителю адрес Нелли. Мы договорились с ней о сегодняшней встрече, это должно быть нашим прощанием, ничего иного и быть не могло, у меня давно уже было ощущение некоторой тяжести от того, что должно было произойти сегодня, но в машине отчего-то почти не задумываюсь об этом. Сокровищница бескровного. Вне всяких молитв. Не зная брода.
В голову лезут какие-то невообразимые обрывки, зачатки мыслей и фраз, но не даю себе труда достраивать их до конца, меня охватывает изнурительное, опустошающее нежелание какой-либо законченности, чуть не тошнит от необходимости мысли и от сознания бесполезности ее, от привычки приводить в порядок свои ощущения и строго оценивать значимость всякого из них. Лучше всего было бы бормотать или напевать. Тяжесть. Думаю, наверное, вполсилы, не более того. Мешает собственное дыхание. Узость груди, буквально, пугает меня, невозможность ее дальнейшего расширения... Впервые, наверное, меня столь угнетает мое тело, мое здоровье и моя молодость. Нет ничего невыносимее ощущения упругости своего существования, перехлестывающей через край жизненной силы. Так просто можно свихнуться от здоровья, если, конечно, и вообще существует оно без умопомрачения. Нарастая.
Водитель за перегородкой включает приемник, не отрываясь от дороги, одной рукой ищет музыку, стараясь, должно быть, отличиться в установлении минутной связи с его нелюдимым пассажиром. Посреди иного музыкального гомона слышу кличи и всхлипывания пьянящего и шероховатого блюза в исполнении одного известного кубинского джазового трубача. Нашел, что хотел. Затылком и волосами с проседью он совершенно со мною, этот водитель, хотя и не старается заговорить или повернуть ко мне голову. Остаюсь равнодушен ко всем его усилиям.
У всех нот разные лица; одна улыбается мне, другие предостерегают. Вот одна с поднятым перстом, вся она такова, что в каждом из очертаний ее содержится нечто поучающее, утвердительное, менторское. Несколько похожих одна на другую, будто сестры, будто собачонки, что гоняются друг за другом; у них идет игра. Вот одна будто выглянет в окно, вздохнет и - поди распознай, о чем ее жалоба! - тотчас же укроется в себе. После каждой остается свой след, свое послезвучие, это словно росчерк птичьего крыла на полотне угасающего неба. Снова в машине. Миру с его нарочитостью сиротства потеряться ли в шествиях забвений или блаженств; навсегда. Преимущество. Мне не кажется, что я слишком запутался в своих играх и безделицах утверждения. Иногда сознанием возвращаюсь к Нелли или к Марку, думаю об отце и о своем доме. Не знаю того и не думаю о том, какое из моих ощущений мне более всего неприятно. Мучение всегда музыкально, оно подчиняется тем же законам, что и любая музыкальная форма, с какими бы свободой или навязчивостью ни развивались они.
Приехали. Сразу выхожу из машины, стараясь скорее освободиться из ее плена, из ее власти. Расплачиваюсь, иду по тротуару, поворачиваю за угол, иногда натыкаюсь на прохожих. Шагаю, как пьяный, хотя и не пил сегодня ничего, только один раз с Марком. Знаю, что могу сразу же стряхнуть с себя все наваждения ума, но не делаю этого, стараясь подольше сохранить их власть над собой и очарование. Некоторые из ощущений теперь совершенно новые и пока непривычные для меня. Я только прикидываюсь прохожим, я строю из себя человека, шагами беспорядочными и дыханием жадным приумножая сходство.