«Еврейка», его Песнь песней, заключает все, что можно поэтически сказать о
Палестине, доказывая тем самым, что эта книга о евреях является лучшим из
источников поэзии и еще не устарела: в «Еврейке» есть лилии долины, ветки мирты,
132
оливковые деревья, склонившиеся к Иордану, источники и стада, среди которых
купаются Суэаны, поток Седрон и арфа Давида; там, в этой дивной музыке, есть все».
Еще одна любопытная' деталь относительно «Еврейки». Тобиас Баррето
рассказывает, что ему довелось услышать в глухой провинции эту поэму Кастро
Алвеса, распеваемую в церкви под аккомпанемент органа как религиозный псалом,
посвященный деве Марии.
Стр. ПО. — Я уже правил гранки этой книги (это было в 1941 году. — Прим.
перев.), когда увидел в рио-де-жанейрской «Диарио да Нойте» телеграмму,
помещенную под заголовками: «Затруднения одной баиянки, пожелавшей выйти замуж
в Германии, — все испортила капля еврейской крови».
«Салвадор (Баил). Сенсацию вызвал опубликованный здесь репортаж о деле одной
девушки, которая, собираясь выйти в Германии замуж, послала в Баию письмо, в
котором запросила в местном архиве справку о генеалогическом дереве ее семьи с
целью доказать свое арийское происхождение.
Марго Мейншель — таково ее имя — сообщила в письме, что у нее имеются
данные по материнской линии, но недостает сведений по отцовской линии.
Были наведены справки, и одна вечерняя газета объявила, что бабушку Марго звали
Эстер Амаэалак, она была одним из увлечений Кастро Алвеса и имела еврейское
происхождение. Эстер упомянута в книге писателя Жоржи Амаду «Кастро Алвес».
Газета ссылается на примечания Афранио Пейшото к Полному собранию
сочинений баиянского поэта, документируя этим свое утверждение.
Эстер была упомянута как «белый цветок лиры Давида».
В заключение газета говорит, что Марго, возможно, разочаруется, узнав о своем
еврейском происхождении, так как это, вероятно, помешает ее браку с арийием».
Действительно, как я отметил ранее, Эстер Амазалак вышла замуж за немца, а в
наше время ее внучка не может выйти замуж из-за того, что ее бабушка оказалась
еврейкой.
Внучка одной из муз Кастро Алвеса подверглась нацистским преследованиям (что
еще больше связывает поэта с современ
133
ными событиями). Это приводит нас к мысли, что голос Кастро Алвеса, если бы
позт жил сегодня, с огромной силой протестовал бы против преследования еврейской
расы мировым фашизмом. Он любил называть себя евреем и не раз говорил: «Я еврей»
После негритянской расы его поэзия была ближе всего к еврейской.
Стр. ИЗ.— Кастро Алвес любил рисовать и оставил нам различные рисунки,
включая весьма интересный автопортрет. Он был неплохим художником-любителем.
Стр. ¡14.— Стихи, приводимые в этой главе, — из «Черной дамы», одной из многих
поэм, которые Кастро Алвес посвятил Эужении Камаре в том, 1866 году.
Стр. 116.— Коуто Ферраз пишет по этому поводу: «И я подумал, что Кастро Алвес,
очевидно, понял, что простая ликпи дания рабского труда с приспособлением бывших
рабов к капиталистическому режиму представила выгоду для господствую шего класса.
Он, видимо, понял также, что большой негритянский контингент нашего населения,
будучи уже в ту лору связан с экономическими интересами зародившегося
пролетариата, рано или поздно приобретет идеологическое сознание своего класса».
Весьма примечательны в этом смысле следующие стихотворения Кастро Алвеса:
«Слова консерватора» (где он доходит до утверждения, что «плод труда —
общественное достояние»), «Ясновидящий», «Признание», «Прошай, моя песня» и ряд
других.
Стр. 117.— Агрипино Гриеко пишет (в книге «Эволюция бразильской поэзии»,
1932): «Кастро Алвес был гением-самородком .. Для него сочинение стихов было
133
больше, чем простое ремесло. К тому же он был совершенно безупречен в личной
жизни; ему была чужда моральная нечистоплотность, и, мало того, что он был
гениален, он был к тому же исключительно добр, побуждал других к благородным
чувствам, был творцом жизни и вдохновения, живым гуманным маяком». И далее:
«Для него честь была наслаждением».
Вот слова Набуко об этом 1866 годе: «1866 год был для меня годом французской
революции: Ламартин, Тьер, Минье, Луи Блан, Кинэ, Мирабо, Вернье и жирондисты,
все это прошло последовательно в моем уме. Конвент в нем, казалось, заседал