Мать еще несколько раз вызывали в участок для дачи показаний. На четвертый раз ей стало плохо в участке, и ее увезли на «скорой». Больше их никто не вызывал. Через месяц пришел участковый и передал бумаги по делу. Уголовное дело было возбуждено, но законсервировано, так как никаких продвижений по делу не было. Свидетелей нет, улик нет, ничего найти им не удалось. Похороны отца были более чем скромными. Семейное место на кладбище. Над могилой возвышался простой металлический крест с табличкой с именем и датами. На похоронах присутствовали только Максим и мать. Мать впала в апатию. Она почти не ела, много и беспокойно спала, часто плакала, и совсем перестала разговаривать. Иногда она бросалась в прихожую, как будто заслышав, что входная дверь открывается. Максиму было больно на это смотреть. Он знал, что чувствует мать, он сам чувствовал пустоту внутри себя. И сам иногда словно бы слушал, как отец открывает дверь в дом, словно возвращаясь с работы. А еще Максим иногда видел его лицо на улице в случайных прохожих. Максим возвращался с работы, и по привычке открыл почтовый ящик, чтобы выбросить очередные агитки и рекламу, и обнаружил среди мусора белый конверт без подписей. Внутри лежало что-то круглое и плоское. Открыв конверт, он увидел там такой же неподписанный компакт-диск. Он протянул его матери, но та, даже не рассматривая, выбросила его в мусорное ведро. Максим тайком вытащил диск, и отнес его на работу, чтобы посмотреть, что там записано. На диске были записи с камер. Максим увидел, как отца убивают трое людей в полицейской форме. И внутри у него похолодело. Время совпадало с выходом Максима с работы. Если бы он задержался, и последил за камерами еще буквально пятнадцать минут, он бы мог заметить на одном из экранов, как на отца напали. Но он ушел на пятнадцать минут раньше. И теперь он знал правду. Он в ступоре смотрел на надпись «End of record», когда в серверную вошел Роман Андреевич. - Максим? С тобой все в порядке? Максим не отвечал. Он пустыми глазами смотрел на монитор. - Максим? - Роман Андреевич, Мне что-то не хорошо... Я могу сегодня уйти пораньше? - Максим вдруг очнулся, и осоловелыми глазами уставился на начальника. - Да, конечно, иди, - Удивился Роман Андреевич, когда Максим, не дожидаясь ответа, выбежал из кабинета.
- Мама! - Максим вбежал в квартиру, - Мам! Но в квартире было неестественно тихо. Максим медленно поставил сумку на стол, и вошел в кухню. Она сидела на табуретке у окна, держа в руках старую фотокарточку. Со стороны выглядело, словно она пристально смотрит в окно, ожидая, когда вернутся с работы ее муж и сын. Но глаза были застывшими. Максим дотронулся ее руки, и удивился, какая прохладная у матери кожа. - Мам? - Он еще не понял, но понемногу в мозгу начало рождаться понимание. - Мама! Мама! На глаза навернулись слезы горечи и обиды. Он затряс ее за плечи, и из ее руки выпала фотография. Он взял карточку в руки, и перевернул. Это их старый дачный домик. Простой, деревянный, одноэтажный дом. Перед домом лавочка, на которой сидят еще молодые родители. Отец одет в потертые штаны с растянутыми коленками, и в майке-тельняшке. Мать в платье и босоножках. Максим помнил это платье. На черно-белой фотографии этого не видно, но он точно помнил, что платье было изумительного зеленого цвета. Мать положила голову отцу на плечо, и широко счастливо улыбается. А вот и сам Максим у ног родителей играет с большим игрушечным грузовиком, который для него выстругал отец. Они смотрят прямо в камеру. И улыбаются. Дом им пришлось продать, когда Максим поступил в вуз. Слишком дорого обходилось его обучение. Отец устроился на две работы, и домой возвращался совсем поздно. Максим по выходным подрабатывал на местном рынке грузчиком. Мать подрабатывала швеей. Но денег все равно не хватало. Максим взял трубку телефона, и позвонил в полицию. Им нужно было засвидетельствовать смерть.