Ни расстроенным, ни тем более подавленным студент не выглядел, но Жак всё-таки уточнил:
— Не то чтобы я был против твоей осторожности, но что-то я в неё не очень верю. Что на самом деле с тобой творится?
— Да ничего особенного. — Крис потянулся, обеими руками ероша волосы на затылке. — Грэй не подпускает меня к самостоятельным опытам, лично всё контролирует. А я же не могу показать, что действительно делал, когда раздолбал лабораторию. Вот и жду, когда ему наскучит со мной возиться. Тем более я сейчас действительно немного застопорился. Прошлый опыт не удался, для новых нужны новые данные… Вот и развлекаюсь. И если Грэй даже до тебя докопался — значит, развлекаюсь не без пользы.
— Диверсия, значит? — усмехнулся Жак.
— Что-то вроде.
Отец помолчал, разделываясь с аппетитно зажаренным куском мяса.
— Завязывал бы ты с этим… — вдруг предложил он.
— С диверсиями?
— Да куда уж… — хохотнул Жак. — С опытами своими. Взрывы, аварии, повреждения поля… Гробишь себя почём зря. Зачем тебе это?
— Честно?
— Валяй.
— Я хочу изолировать поле. Точнее, для начала я хочу научиться изолировать поле. Безопасно, естественно. А там видно будет. Это по поводу того, зачем. С тем, чтобы завязать, — сложнее.
— Почему? — Жак отодвинул тарелку и с любопытством воззрился на сына. — В мире полно других тем для исследований. Менее опасных. И ты же стажируешься в музее? Разве это недостаточно интересно?
— Стажируюсь, да… Интересно…
Крис посерьёзнел, задумчиво смял салфетку, погонял получившийся шарик между пальцами, помолчал, как будто на что-то решаясь.
— Я тебе сейчас кое-что напомню. Ты, наверное, будешь злиться, ну да ладно. Не привыкать. — Он улыбнулся как-то нерешительно и продолжил: — Это было лет семь назад. Я, как всегда, валялся в больнице. Меня тогда сильно приложило, и вы с мамой долго сидели в палате и ждали, когда я очухаюсь. А мне очень не хотелось выслушивать нотации. Тем более что тогда я, для разнообразия, действительно был не виноват и на самом деле случайно налетел на военный снаряд. Так что я притворялся, что сплю, и слушал, как вы ссоритесь. Мама просила тебя уйти с работы. Или перейти в другой отдел. Говорила, что волноваться сразу за двоих слишком сложно.
Анита опустила глаза, сморгнула неожиданно подступившие слёзы.
— Ты помнишь, что тогда сказал?
Жак не ответил. Он прекрасно помнил.
— Ты сказал, что работа — это дело твоей жизни, и ты не можешь его бросить, потому что это как добровольно отрезать себе руку или ногу. И что семья, конечно, важнее, чем рука, или нога, или даже обе они вместе взятые, но лучше бы всё-таки обойтись без членовредительства. В общем, ты сказал, что с работы не уйдёшь. Как бы мама ни просила, что бы она ни говорила. — Крис помолчал. — Так вот. Эти исследования — дело моей жизни. Что бы ни происходило — это не изменится. Это не бунт, не упрямство и не изощрённый способ самоубийства. Это работа. Нормальная научная работа. Может быть, чуть более опасная, чем другие, но тут ещё можно поспорить. Даже если я останусь в музее, я всё равно эти исследования не брошу, пока не добьюсь результата. Такие дела.
Повисла тишина. Лицо Жака окаменело.
— Подслушал, значит…
Анита тронула мужа за рукав.
— Жак, не надо, это было так давно…
Не обращая внимания на слова жены, он поднялся, прошёлся по комнате из угла в угол.
— Подслушал, проникся, запомнил… А выводов не сделал?
Крис рассмеялся.
— Мне было одиннадцать, тебе — сорок семь. Кто из нас должен был делать выводы? Извини, мам. — Он шевельнул пальцами, и большое зелёное яблоко, выписывая в воздухе затейливые кульбиты, поплыло в подставленную руку. — Я ни в чём не виноват. Дурная наследственность. Это не лечится.
Жак поймал яблоко налету и тут же откусил от него солидный кусок.
— Вот же нахал упёртый…
Он подошёл к Крису, и тот невольно напрягся, будто ожидая удара. Но Жак лишь непривычным жестом потрепал сына по спине. Усмехнулся и пододвинул поближе вазу с фруктами.
— Мальчики, что с вами случилось? — не выдержала Анита.
Отец и сын разом вскинули головы и посмотрели на неё с такими одинаково удивлёнными выражениями лиц, что Тина прыснула и поспешила спрятать ухмылку за чайной чашкой.
— Ты о чём? — первым спросил Жак.
— Вы за две недели ни разу друг на друга не огрызнулись, — ответила Анита таким тоном, будто подобное поведение граничило с душевным расстройством. — Я вообще не помню, чтобы вы больше пяти минут мирно сидели за одним столом. Что произошло?