Римс жестом подозвал консультанта магазина, молодого парня с длинной челкой и татуировкой на шее; он, судя по виду, даже младше меня, парню не дашь и восемнадцати. Римс прошептал что‑то ему на ухо, но я не смог разобрать слов, хотя и очень пытался вслушиваться. Парень убежал и через пару минут вернулся с целой кипой вещей.
Я скинул с себя фрак и взял протянутую мне одежду. Римс хотел было что‑то сказать, но осекся на полуслове, улыбнулся и стал молча наблюдать за тем, как я надеваю на себе все принесенные молодым консультантом вещи. Сначала узкие коричневые брюки, следом белая рубашка, короткие носки, туфли без шнурков и средней длины черная мантия. А еще несколько золотых колец с забавными узорами и тонкая серебряная цепочка на шею, последнюю Римс застегнул самолично.
– Это все? – я посмотрел на себя в зеркало. Интересно, меня можно назвать красивым? Или, напротив, я вызываю только отвращение? А что, если я не вызываю в людях вообще никаких эмоций? То есть, им совершенно плевать на мое существование и тем более на мой внешний вид… было бы очень обидно. Мне хотелось бы вызывать в людях эмоции, пусть эти эмоции и будут сугубо негативными, но они ведь будут! В детстве у меня практически не было возможности видеть человеческие эмоции, я почти все время проводил дома с матерью. Она иногда говорила, что любит меня, но я не чувствовал ее любви. За ее словами скрывалась холодная пустота. Я так боюсь пустоты. Только не снова, только не одиночество. Я готов быть кем угодно и делать что угодно, лишь бы не вернуться в те дни, когда единственным моим утешением служило холодное мамино «я тебя люблю», произнесенное равнодушно, со взглядом, полным пустоты. Я так боюсь. И только этот страх напоминает мне, что я еще жив. Без страха я не чувствовал бы ничего. Получается, я зависим от своего страха?
– Да. Ты же хотел закончить все побыстрее, поэтому я попросил этого молодого человека выбрать тебе вещи на его вкус. Людям, работающим с одеждой, намного легче создавать образы на лету. Все ради тебя, мой дорогой, – Римс кинул на стойку целую горсть золотых монет, и, схватив меня под руку, взял курс на выход из торгового центра. – А теперь слушай и слушай внимательно. Я не знаю, когда мы сможем поговорить в следующий раз. В течение следующих двух дней Мори снова окажется в башне. Он пойдет на очередное дело. В этот раз парень не справится без твоей помощи. Ты уже представился ему. Сделал все, как я просил?
– Да. Мы говорили. Он знает, кто я.
– Молодец. Теперь ты станешь его тенью. Будешь следовать за ним неотступно. Где он, там и ты. Но тебе нельзя вмешиваться в естественный ход событий, все уже давно спланировано и должно идти строго согласно плану. Твоя главная задача – проконтролировать, чтобы Мори не умер раньше времени и исполнил свое предназначение. Но из любого правила существует исключение: я разрешаю тебе вмешиваться, если ты поймешь, что без твоей помощи парень точно не выживет. По возможности оставайся incognito[14]. Понимаешь?
– Да.
– Славно. Если будет необходимо – убей любого, кто угрожает безопасности Мори или умри в попытке это сделать. Твоя жизнь стоит чего‑то ровно до того момента, пока сердце парня бьется, как только оно остановится, ты снова станешь никем? Понимаешь?
– Да.
– Magnifique! Дальше ты своим ходом, а я своим. Не звони мне, не пиши. Если будет нужно, я сам выйду с тобой на связь. Понятно?
– Да.
– Отлично. Иди и делай то, что должен, – Римс отпустил мою руку и направился в противоположную сторону, – и не испачкай одежду, больше никаких неоправданных актов насилия и эксгибиционизма. Я рассчитываю на тебя. Очень.
И вот я снова один. Посреди большого города. На самом деле, у меня ведь никого нет. Я один. Абсолютно. Больно ли мне от этого? Боль. Я не чувствую ее. Только страх. И… есть еще кое‑что, очень странное чувство. Я только сейчас начал осознавать его масштабы: преклонение. Я преклоняюсь перед Мори. Это смесь чувств. Коктейль. Я даже не могу сказать, что именно намешано в этом «преклонении», но испытывать эти чувства вполне могу. Я должен поймать такси и ехать в сторону нового Тенебриса. Я должен быть там, где я по‑настоящему нужен. Должен быть рядом с Мори.
Машина остановилась рядом со мной, я показал грузному, поросшему густой щетиной, водителю карточку с адресом и молча захлопнул дверь. Он, видимо, понял, что со мной лучше даже не пытаться вступать в диалог и без единого слова вырулил в сторону, ведущую к новому Тенебрису. К Мори. Мы быстро проехали центр, так же быстро оставили позади красивые многоэтажки спального района и оказались на периферии, но и этого мало. Даже эти домики кажутся роскошными по сравнению с тем, что нас ожидает в новом Тенебрисе. Там настоящая резервация для неугодных… или, правильнее сказать, «лишних» людей. Для таких, как я сам. Я вырос в тех краях. Каждый день наблюдал из окна барака за тем, как на улице резвятся дети. Из игрушек у них был только один сдутый мяч, но им все равно всегда было весело. Я очень хотел стать частичкой этого веселья, но у меня никогда не получалось. Если мне удавалось улизнуть из‑под маминого цепкого взора и вырваться на улицу, я не мог и двух слов связать, молчал, как болванчик и глупо кивал. Дети боялись меня. Они называли меня странным. Они уходили играть в другие места, избегая меня, а я оставался стоять посреди улицы в гордом одиночестве, пока не приходила моя мать… «ГРЯЗНАЯ ШЛЮХА!» – орали соседи ей вслед. Все называли ее именно так. Особенно женщины в возрасте, потому что она спала с их мужьями, и они ее за это ненавидели. Мама била меня, иногда до крови, и уводила обратно домой. А я про себя называл ее так же, как и эти женщины. Может, я был слишком жесток к ней? Или она была слишком жестока ко мне? Или мы оба были слишком жестоки друг к другу? Сейчас я уже не чувствую к ней ничего. Я верну ей долг. Она дала мне жизнь. Жизнь, которую до недавней поры я ненавидел, но теперь в ней есть Мори. Теперь я благодарен за то, что появился на свет.