Инга исподлобья оглядела Эстер. Вид у Эстер был неопрятный. Рукава голубой форменной блузки стали серыми, ногти длинные, как у ястреба, и под ними траурная кайма, впрочем, два ногтя обгрызаны; черные как вороново крыло волосы забились за воротник — может, в них и белые букашки копошатся? Хотя вряд ли, совсем недавно врач проверяла, нет ли вшей. И все-таки при этой мысли у Инги мурашки пробежали по спине и она отодвинулась от Эстер подальше. Эстер сидела спокойно, только сопела, но именно это угнетало Ингу сильнее, чем тихая болтовня Мари-Анн. Это сопение заставляло Ингу все время быть настороже. И не зря — в конце занятий Эстер-таки неожиданно сообщила хриплым голосом:
— Училка велела, чтоб ты подтянула меня по математике!
— Ладно, — сказала Инга, потому что по школьным правилам слово учителя — закон.
— Приходи к нам! — сказала Эстер.
— А где ты живешь?
— Ха, в школе, конечно.
Верно, иначе и быть не могло, ведь мать Эстер работала в школе техничкой и где-то в этом доме у них была квартира, служебная квартира. Эстер казалась неотделимой от школы. Правда, в их классе она училась не все время. Она пришла к ним, оставшись на второй год, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году, Инга уже не помнила точно, да и никто в их классе не помнил, потому что все с самого начала привыкли к ней, как привыкли к дяде Рашпилю, к рыжей школьной кошке и прочему школьному инвентарю.
Инга думала, что Эстер живет где-нибудь в подвале, в гардеробе, в котельной или же на чердаке. К ее удивлению, Эстер распахнула совсем незаметную грязновато-белую дверь здесь же, на первом этаже; точно такую же, как двери классов, только одностворчатую.
— Входи! — толкнула Эстер Ингу в плечо.
И вдруг школы не стало, не стало этого длинного, похожего на пенал здания, к которому привыкла Инга. На нее навалились полумрак и тяжелый спертый воздух. Инга чуть не задохнулась. Сначала она не поняла, почему в этой комнате так темно, словно сумерки наступили, хотя на самом деле был разгар дня. Потом она заметила, что на окнах висят плотные гардины. Эстер не стала их полностью отдергивать, а лишь настолько, чтобы на край стола упала полоска света. Туда она и усадила Ингу.
Вся эта комната казалась какой-то не такой. Не то чтобы необычной, этого Инга не сказала бы, потому что комната была как комната и вещи в ней как во всякой комнате, но и вещи были какие-то не такие. Они наводили на странные мысли: в углу распластался похожий на дорожный каток диван; посреди комнаты, одним краем у окна, другим доходя почти до дверей, стоял огромный круглый стол; окно и дверь были очень узкие, непривычно высокие и узкие. Как внесли сюда этот стол и этот диван? Одно из двух: либо эти вещи были сделаны в этой комнате, либо они были поставлены здесь еще когда не было комнаты, а потом вокруг возвели стены — замуровали их. Оба варианта казались нелепыми. И эта сероватая занавеска с гномиками, единственное светлое пятно в комнате, она скрывала какой-то закуток, в котором исчезла Эстер. Что там? Еще одна комната или кухня? Или там дверь, через которую втащили стол и диван? Что-то было не так; то ли что-то напутано, то ли спрятано…
Эстер вынырнула из-за занавески.
— Как тебе у нас нравится?
Инга вздрогнула.
— Нравится, да, нравится, — испуганно пробормотала она.
— А что тебе нравится? — хитро спросила Эстер.
Инга еще раз окинула взглядом комнату.
— Занавеска, эта занавеска с гномиками, — сказала она и запнулась, поняв, что сказала не то. — Мне нравятся гномы, — попыталась она объяснить, но почувствовала, как еще больше запутывается.
— Ах эти! Фи, они злюки! — презрительно воскликнула Эстер. Прозвучало это так, будто гномики были какие-то ущербные. И Инга с испугом заметила, что гномики закивали головами. Они все так же горбились, выражение лиц у них не изменилось, с той же легкой ухмылкой висели они на занавеске, и только их головы покачивались туда-сюда и, как будто с усмешкой, они повторяли про себя: ты-смотри-ты-смотри-ты-смотри…
— А этот коврик? Тебе нравится этот коврик? — поинтересовалась Эстер, прыгая на диван, и взгляд Инги, вопреки желанию, последовал за ней: над диваном и впрямь висел коврик. Он был таким темным, что сливался с обстановкой и с коричневато-лиловым рисунком обоев, наверно, потому Инга его сразу и не заметила. Из темной глубины коврика выплывали три белых пятна — три лебедя.