— Ты сейчас такая красивая, — продолжал он, — да, такая красивая!
Он поправил Илоне волосы, отступил на шаг:
— Вот такой надо бы тебя сфотографировать!
Илона запротестовала.
Именно тогда и был сделан последний снимок, на который согласилась Илона. Но и согласилась-то она из-за крайнего возбуждения и душевного смятения. Раздевалась она почти машинально, не замечая нагромождения различных предметов, которые Олев сваливал у одной из стен, на фоне белой простыни, а потом принес вещи и из других комнат: стулья, табуретки, два стола — все в кучу, друг на друга, а между ними — телефон, со свисающей и раскачивающейся на шнуре трубкой. Олев и сам не знал, к чему все эти предметы, однако он знал, что они д о л ж н ы быть на снимке. И на этом фоне Илона: съежившись на табуретке, плечи опущены, глаза широко раскрыты, на лице недоверие, надежда и вымученная, робкая улыбка-гримаса.
— Этот снимок ты ей не давай! — воскликнула Сирье, когда Олев показал ей фотографии Илоны.
И все-таки Илона стала преследовать Сирье, выяснила, где та живет, явилась к ней домой.
— Она и вправду милая девушка, — сказала Сирье на следующий день Олеву, — и очень красивая. Немного скованная, но это, наверно, от волнения. По-моему, она любит тебя, это у нее серьезно. Пожалуй, она права: я действительно не умею никого любить по-настоящему, даже себя… Не хочу вам мешать! Если она тебе больше меня…
— Да пошла она к черту! — вырвалось у Олева. — На кой она мне! Мне ты нужна, только ты, слышишь!
Сирье охнула.
— Господи! — сказала она, когда Олев отпустил ее запястья.
Она, чуть не плача, потерла свои руки и жалобно произнесла:
— Почему ты всегда делаешь мне больно? Стыдно в баню пойти — кругом синяки. Ты всегда делаешь мне больно! Я должна ходить в брюках, в свитере с высоким воротником и длинными рукавами. Я уверена, что когда-нибудь ты просто-напросто убьешь меня!
— Значит, такая твоя судьба, — мрачно ответил Олев, — придется тебе с этим смириться. Ты — моя. Ты не смеешь никуда уходить… А она всегда была для меня только моделью! — стал он объяснять Сирье, ужаснувшись, что Сирье вдруг действительно уйдет и ему нечем будет удержать ее, ведь у него нет никаких прав на нее. — Даже когда она была не только моделью, даже тогда она оставалась лишь моделью! Понимаешь, все остальное было только для того, чтобы раздеть ее. Не веришь?
— Верю, — сказала Сирье, — от тебя всего можно ожидать.
— Показать тебе еще ее снимки? Сейчас, я покажу все, что у меня есть!
Сирье перебирала фотографии. На одной из них девушка стояла, руки на бедрах, правая нога, вытянутая вперед, опиралась на носок, на лице застенчивая улыбка, как будто она только что кружилась и вдруг застыла на месте, задумавшись, прилично ли вот так кружиться; пышная листва вокруг нее сливалась в одно целое, возникало впечатление, словно буйная летняя природа сорвалась с места и уже никак не может остановиться…
— Словно все вращается, да? — спросил Олев. — Знаешь, сперва я снял с малой глубиной резкости, так что они немного слились, а затем решил, что вращение будет интереснее; тогда я снова снял деревья, перемещая камеру, а потом скомпоновал их. Недурно, да? Ничего модель? — спросил он, ожидая подтверждения.
Сирье кивнула.
— Угу. Она такая совершенная, можно подумать, что из какого-то заграничного сексжурнала. И снимки такие же. Только в конце концов это приедается.
— Вот именно, — согласился Олев. — И довольно быстро. Я верну ей эти снимки. И негативы тоже. Пусть делает с ними что хочет.
— Только этот снимок ты ей не давай! — воскликнула Сирье.
Она держала в руках фотографию, сделанную на фоне нагроможденных вещей. Ей не верилось, что Олев способен на подобное. Нет, этот снимок нельзя отдавать, решила она. Илона все равно ничего не поймет в нем, только рассердится и разорвет…
Позднее, оставшись один, Олев снова принялся рассматривать эту фотографию — что же в ней такого особенного? Да, действительно, он сорвал здесь с девушки все покровы, вернее, сорвал покровы со своего противника, пол не имел уже никакого значения; широко раскрытые глаза смотрели в объектив. Это был циничный снимок: в нем настолько чувствовались власть, торжество фотографа, что у Олева мурашки пробежали по спине — от восхищения самим собой.
И все-таки девушка провела его, и провела здорово. Это раздражало его больше, чем тот факт, что Сирье узнала обо всем. Так кто же кого обхитрил? Единственное, что еще интересовало Олева, — это тело Илоны перед объективом, вернее, ее фигура, линии, которые, по мнению Олева, по-прежнему оставались прекрасными. Олев не сомневался, что это тело он вскоре потеряет, поскольку все остальное его уже не интересовало. И ему хотелось снимать его еще и еще; ему казалось, что он использовал его не полностью, все еще оставались позы, ракурсы… Но Илона больше не соглашалась позировать обнаженной, она уже ни на что не соглашалась. Когда Олев просил ее, уговаривал или просто спокойно говорил, девушка становилась упрямой, капризничала, огрызалась; но стоило ей увидеть, что Олев приходит в ярость, как она уступала, была готова на все, чего бы Олев ни попросил.