Нельзя было сразу сказать: «Дай-ка я тебя сфотографирую!» Нет, сперва надо было проявить немного нежности и уж затем, как бы между прочим, высказать свое желание. Но тогда глаза Илоны наполнялись слезами, и она начинала упрекать его: Олеву она безразлична, Олеву нужно лишь ее тело… Олеву оставалось упражняться только в портрете, упражняться до оскомины, снимая сверху вниз и снизу вверх, в профиль и полупрофиль. И при этом он чувствовал, что стал жертвой дьявольской женской хитрости, разъедающего терпения.
Слава богу, теперь с этим покончено, и весьма удачно. Теперь он мог без зазрения совести выдворить Илону, она сама проложила себе дорогу. Лишь одно не устраивало Олева — то, что игра все-таки пошла по тому самому варианту, который первой предложила Илона.
Олев собрал все негативы и фотографии Илоны в один пакет, чтобы отдать их ей, когда она того пожелает, взял собаку и вышел на улицу. Собаку он недолюбливал, но ему почему-то казалось, что если он дойдет до дома Сирье, то встретит ее. Сирье возьмет собаку на руки, не обращая внимания на ее грязные лапы, погладит и улыбнется — ласково, про себя, — так, как это нравится Олеву. И скажет: «Спокойной ночи!» Однако Сирье обнималась в дверях своего дома с мужчиной, который, по мнению Олева, был человеком неполноценным.
Через несколько дней позвонила Илона, попросила свои фотографии.
— Принести их тебе или сама зайдешь? — спросил Олев.
— Нет-нет, я могу и сама прийти!
Почему-то Илона никогда не приглашала его к себе. Олев знал только дом, в котором она жила, но не квартиру.
— Думаю, что все это бессмысленно, раз я тебе совершенно безразлична.
Она прошлась по комнате Олева, прикасаясь к столу, лампе, голубому магнитофону, которым Олев обычно пользовался, занимаясь иностранными языками, провела рукой по темно-синему учебнику планирования…
— Только мне не верилось, что у тебя это так быстро пройдет. Не в силах была поверить, что такое вообще когда-нибудь может пройти… Скажи, ведь ты любил меня хоть чуть-чуть? — спросила она, неожиданно повернувшись к Олеву.
— Может быть, — ответил Олев, глядя в окно, — не помню.
— Эх, — махнула Илона рукой и снова принялась кружить по комнате. — Я только одного не могу понять: что ты в ней нашел?
И она начала говорить, что Сирье плохая, испорченная, курит, что на самом деле Олев ей безразличен. Одна девица из художественного института, говорят, спуталась с каким-то моряком и заработала себе зимние сапожки, да и все они там такие! Она сказала, что видела Сирье с разными парнями — это, конечно, чепуха, но она видела ее в баре с пожилым мужчиной! Пожилые мужчины не водят девушек в бар за спасибо и не заказывают им коньяк, и не улыбаются так, если за этим ничего не кроется!
Илона говорила сущую правду. Очевидно, она упорно преследовала свою соперницу. Олеву в общем-то не было до этого дела; тем не менее каждое слово Илоны почему-то задевало его, он даже вздрагивал время от времени. Наконец он достал из нижнего ящика письменного стола сверток с фотографиями Илоны, сунул его девушке в руки и сказал:
— Вот, здесь все твои фотографии и негативы тоже. А теперь ступай!
Илона остолбенела, уставившись на Олева, но, наверно, в нем самом или в его тоне было что-то такое, отчего Илона действительно ушла и больше не вернулась.
За ужином мать Олева решила, что в конце этой недели — последний срок заняться дровами на зиму.
— С августа месяца дрова валяются во дворе! Неужели я все с а м а должна делать! — не терпящим возражений тоном заявила она.
Мать, маленькая и худая, как зубочистка, и колет толстенные сосновые чурбаки! Олев не смог сдержать улыбки. Это окончательно вывело мать из себя.
— Ему бы только шляться со всякими девчонками, таскать их на дачу! — воскликнула она, словно жалуясь отцу, который тактично пытался спрятать свое лицо за стаканом с чаем. — Топят там печь. И не знаю чем еще занимаются! А вот чтобы приложить руки к топору, так это не для него! Все лето гоняет на мотоцикле — одна девица в седле, другая наготове! Эта длинная, про нее я ничего не скажу, по крайней мере порядочная, но эта маленькая! Не понимаю, как может девушка оставаться с парнем в лесу на ночь! В бане!