14
Оскар
Дом матери — из тех старых крестьянских строений, где баня расположена внутри дома, как ванная в городской квартире — между комнатами и жилой ригой. Сейчас дверь между баней и ригой приоткрыта. В бане горит электрическая лампочка, и на цементный пол риги падает яркая полоса света. В бане кто-то возится и уныло напевает. Из бани в ригу входит Малл, на ней старый спортивный костюм, причем шаровары изрядно вытянуты в коленях. Она наклоняется над ящиком в углу и ищет старые туфли. Вслед за ней плетется Оскар, вид у него беспомощный и несчастный, он трет рукой поясницу и жалуется:
— Это все из-за того, что я под машиной валялся! Так сильно колет, будто ножом, ни согнуться, ни разогнуться!
— Что ты мне об этом говоришь! Поди матери скажи! — взрывается Малл.
И Оскар ковыляет прочь.
Через некоторое время со двора в ригу торопливо входит мать. В руках у нее кастрюля. Оскар семенит за нею, все так же потирая спину, и жалуется:
— Делай что хочешь, никак не согнуться! Будто ножом режет!
Мать выливает содержимое кастрюли в ведро для скотины, стоящее в углу риги, быстро оборачивается, но пройти не может: большой живот Оскара загораживает ей путь. Теперь они с матерью стоят друг против друга; один высокий, другая маленькая, у одного живот большой и отвислый, у другой — круглый, но упругий.
— Плохи твои дела! — с легкой насмешкой говорит мать, но затем ей становится совестно, и она советует зятю:
— Можно водкой натереть и шерстяным обвязать — пусть Малл сделает! А еще лучше можжевеловым веником попарить…
— С такой спиной, пожалуй, нельзя навоз поднимать? — озабоченно спрашивает Оскар.
— Что ты, что ты! — с облегчением и пониманием восклицает мать. — Нечего себя гробить! Здесь и без тебя народу хватит!
— Мужская сила никогда не помешает… — говорит Оскар с горьким сожалением.
— У нас в доме мужской силы хватает! — поспешно отвечает мать. — Не гоже зятю из-за тещиной скотины уродоваться!
— Ну да, — смущенно произносит Оскар, продолжая разглаживать поясницу, — так ведь я не то чтобы совсем расклеился… Может, какую работу полегче?..
— Можешь баню истопить, если сил хватит… Эх, да ты же наклоняться не можешь…
— Нет, нет, это мне совсем не трудно! — быстро и радостно произносит Оскар. Его самочувствие тут же улучшается, но вместе с тем Оскара начинает мучить совесть: а что если он не выглядит достаточно немощным — остальные могут подумать, что он просто отлынивает от работы.
Наклонившись с охапкой дров к каменке, он с облегчением отмечает, что спина все же не гнется. Правда, не то чтобы как ножом колет, но все-таки больно. Надо поберечься, иначе и вовсе, худо будет. И кто еще о тебе позаботится, как не ты сам, — всегда говорит его мать, — ты же человек взрослый, не младенец, который сам не может сказать о своей беде… И, сидя перед каменкой, он снова ощущает то приятное весеннее чувство, которое знакомо ему со школьных времен, когда, удрав с уроков, он разводил у железнодорожной насыпи костер… В воспоминаниях Оскара о мальчишеской поре все остальное заслоняют большие толстые женщины — мать и учительницы. Он боялся, по-своему любил и в то же время старался надуть их. У них всегда было такое выражение лица, будто они видят его насквозь, и все же он умудрялся водить их за нос. Видимо, еще в школе укоренилась в нем привычка увиливать от всех общественных мероприятий. Мало того, он чувствует, что просто обязан поступать так. И не важно, сулят эти мероприятия удовольствие или нет, гораздо важнее то, что они коллективные, а значит, он может в это время заняться чем-нибудь другим, более приятным.
Оскар сидит перед каменкой на маленькой низкой скамейке и пристально глядит в огонь. Время от времени его глаза закрываются, а голова склоняется на грудь. Дрова потрескивают, как сухие ветки под ногами. Словно он идет по лесу. Что он делает в лесу? Ищет что-то? Нет, кого-то ищут — к нему подкрадываются маленькие зеленые солдатики. Если ступать тихо, они его не заметят, только бы ветки не трещали под ногами. Сводчатый ход ведет глубоко под землю; крутая каменная лестница… Внизу темно, но навстречу струится тепло и чей-то голос нежно, призывно уговаривает его: «не-ходи-не-ходи-не-ходи…», ему становится не по себе, он устремляется наверх, и тут ему в спину ударяет поток холода… А затем все вокруг охватывает пламя; он мчится на огненно-красном лимузине где-то между небом и землей; откуда-то сверху его манит та самая ласковая женщина — стройная, светловолосая и прекрасная, как актриса Ада Лундвер, и опасная… что-то стреляет… похоже, глохнет мотор… Машину подбрасывает и трясет, это его маленький зашпаклеванный «москвич» сердитым голосом начинает отчитывать Оскара: