Трупы, по мере извлечения, частью сжигались, частью увозились за город, где тысячи людей были заняты рытьем длинных, широких и глубоких ям. Сотнями, точно поленья дров, сваливались в эти ямы трупы, поливались толстым слоем извести и закапывались. Случалось, что импровизированные могильщики опознавали среди них родных и близких; но не было ни слез, ни причитаний, и работа продолжалась в угрюмом молчании, как если бы пережитые за последнее время ужасы изменили саму природу людей и убили в них самые элементарные человеческие чувства. Смерть стала слишком уже обыденным явлением.
Между тем, смрад все сильнее распространялся по городу. Зловонными струями поднимался он вверх, стлался по земле, растекался по улицам и площадям, проникал в дома. Мертвые как бы мстили живым за свою смерть и из глубины своих временных могил слали им грозное, зловещее memento mori. Мстительные, злопамятные, они, казалось, решили задушить своим зловонным дыханием недавно еще великолепный Париж, который и без того был теперь почти уже трупом.
Особенно сильно давало себя чувствовать зловоние в домах, находившихся в непосредственной близости от спусков в подземный город. Дышать здесь с каждой минутой становилось труднее, и люди бежали из этих домов, как бегут от очагов смертельной заразы. Но смрад полз за ними; точно живой, хитрый, коварный враг, он преследовал их по пятам, до самых далеких углов города. Люди запирались в домах, плотно закрывали окна и двери, но смрад, невидимый, бестелесный, всегда находил какую-нибудь щель, в которую и пробирался с безмолвным злорадством победителя.
Лихорадочно работали сотни лабораторий, целыми тоннами изготовляя всевозможные средства для борьбы с этой новой, обрушившейся на Париж напастью. Многочисленная армия фармацевтов и химиков дружно ополчилась на невидимого, неуловимого, но потому еще более страшного врага. И с каждой минутой они все сильнее чувствовали свое бессилье. Надо было во что бы то ни стало поскорей очистить спуски от трупов и глубоко закопать их. Только это могло спасти Париж.
Мертвые властно, настойчиво требовали, чтоб их предали земле. Но тяжелая работа подвигалась с ужасающей медленностью. Тщетно власти молили, приказывали, грозили. Тщетно руководители работ, со Стефеном и Гаррисоном во главе, подбодряли людей собственным примером, бесстрашно спускаясь в зловонные клоаки и помогая извлекать из них трупы: люди работали нехотя, из-под палки. Многие из них задохнулись от зловония, другие испытывали такое головокружение, что их приходилось отводить в ближайшие санитарные пункты.
Солнце уже заходило, разбрасывая гигантской невидимой кистью по небу пурпур и багрянец, а самая трудная часть работы оставалась еще впереди. Трупы были извлечены только до глубины около ста метров, а подземный город находился на глубине в четыреста семьдесят метров.
Нельзя было терять ни минуты. По приказу Комитета обороны работы должны были продолжаться и ночью.
Это решение вызвало громкий ропот.
— А зоотавры? — раздавались голоса. — Они нас всех слопают!
— Хоть бы ночью передышку дали! — возмущались другие.
Снова пришлось пускать в ход убеждения, мольбы, угрозы.
— Поймите же! — в сотый раз кричал охрипшим от напряжения голосом Стефен, торопливо переходя от одной группы к другой. — Ведь это для вас же! Зоотавры грозят гибелью сравнительно немногим, между тем как от зловония может задохнуться все население Парижа.
Но его плохо слушали. Измученные люди думали только об одном: поскорей бежать от этих проклятых мест, а там будь что будет.
И тысячи людей, несмотря на все принятые суровые меры, бежали. Многие бежали за город, подальше от этого гигантского очага зловония, и беспорядочным, фантастическим табором располагались под открытым небом. Здесь дышалось легко, полной грудью; сюда не доползал невидимый, коварный враг, который так злобно хватал за горло и душил там, в этом ужасном городе, превратившемся в зловонную клоаку.
А в этой клоаке люди продолжали, задыхаясь от смрада, извлекать трупы.
Уже звезды зажглись в потемневшем небе, уже молодой месяц резво стал заигрывать с легкими и пушистыми, как юные барашки, весенними тучками; земля все дальше и дальше уходила в длинный и темный туннель, именуемый ночью, а в злополучном, истерзанном и задыхающемся Париже все еще шла упорная, неустанная борьба с тысячами мертвецов, которые во что бы то ни стало хотели задушить его в своих смрадных объятиях.