- Подавись ты своим сухарём, чудь бородатая! Глядите на него, басурмана! Он тут думает, что мы без его сухарей с голодухи сгинем! Ага! Как же! Прямо вся река кверху брюхами повсплывала! Вот, народец пошёл! Ни тебе ума-разума, ни вежества! Я вот тебя, паршивца, метлой под зад привечу! Хорош гусь! Родила такого маманя - не нарадовалась, семь вёрст бежала - не оглядывалась! Радуйся ещё, что можа мово рядом нету, он в верховьях родники чистит! Вот он бы тебе задал, он бы показал - где раки зимуют! Ишо упырями попрекает - морда твоя бесстыжая!... - тётка осеклась, резко переменилась в лице и продолжала уже тише, - Какие такие упыри? Ты чего городишь? Где на Днери пакость эту зрел? Давно ль? Чего брехать-то?
Двинцов сбивчиво, путаясь под пристальным взглядом тётки, рассказал о случившемся. Та, выслушав, облегчённо вздохнула:
- Тьфу ты! Чуть всю округу не взбулгачил. Ты, голова еловая, сам виноват. Коли у реки берег заболоченный, да дно там вязкое, так уж почти и не наши владения. Ты б, чудак-человек, ещё в самое едмище ночевать сунулся! В таком месте и кикиморы жить могут, да и, вроде как ты давеча, упыря повстречать можно запросто. Правда... только что-то много ты их встренул, коли не врёшь. Они постольку и не уживаются вместе. И ещё: ты точно вспомяни - заходили они за тобой в реку иль нет? А то, может, показалось с переляку?
- Да ничего я не путал! Так всё было. За лодкой ещё гнались, выли чего-то по-своему, слышал, как вода плескала.
Баба помрачнела, бормотала себе под нос:
- Худо... Не было такого раньше, чтоб нечисть в проточную воду лезла и притом жива оставалась... не было... Да и много что-то их... Надоть вести слать... Тут ещё ямурлаков видели... Навья только не хватало... Ох, ты мне!...
Замолчала, покосилась на Двинцова, осматривая с ног до головы, словно пронизывая насквозь рентгеновскими лучами из своих огромных, зелёно-голубых глаз. Поймала встречный взгляд Вадима, поморщилась:
- Ну, чего вытаращился? Или русалок никогда не видывал?
- Ру.. русалок? - Вадим оторопел.
- Люди ещё албастами кличут! Ты рот-то прикрой, утица влетит!
- Так если не видел никогда! А вы... А ты точно русалка?
- Тебе что, хвост показать? - Тётка, скривившись сердито, дёрнулась в воде, из глубины выскочил массивный рыбий хвост, плюхнул по воде, обдав Двинцова целым ворохом брызг, - Была б помоложе, защекотала бы! Думаешь, убёг бы? Как же! Когда надо, так у нас заместо хвоста ноги вмиг получаются! - русалка на миг мечтательно зажмурилась, - Эх, видел бы ты меня молоденькой! Сам бы никуда не ушёл. Сидел бы век на бережку, да о любви своей страстной канючил! А теперь что!...- она вздохнула, - как-никак осьмерых родила да вырастила. Младшенький сын, правда, балбесом вышел: к людям ушёл. Славы воинской ему, недоделку возжелалось! Книжек ваших начитался, песен наслушался, вот головушка и помутилась! А кака там слава? Смертоубийство одно, кровь, грязь, голод да калеки несчастные. У князя Лебедия в Камь-городе сотником старшей дружины служит. Небось, никто из ваших и не ведает, что водяного он роду-племени. Хоть бы совесть поимел, к кому поближе подался, так нет. А я и сама сказала: коли уходишь от дел прадедовских, так ноги чтоб твоей на Днери не было! Коли встренешь где, его Буривоем кличут, так обскажи: мать, мол, твою видел, так передала она, чтоб носа к Днери не казал, чтоб позабыл навек, что Днерь наша в Камь-реку впадает, чтоб проведаться и не думал, что чужак он отныне безродный и ... и... Сам дальше поймёт, - сердито закончила русалка.
Она ещё раз окинула взглядом Двинцова, повела носом:
- Чудное что-то в тебе, чужое. От тебя вроде нечистью не пахнет. И псы с тобой, и оберег светлый на шее и вроде... у берегинь в гостях намедни побывал. Так что ль?
- Угу.
- Вроде ясно всё. А всё ж что-то не так в тебе. Слышь, молодец, тебя, часом в младенстве мамка головой об пол не роняла?
- Да пошла ты! - обиделся Двинцов.
- Ты полегче, я ж тебе в прапрабабки гожусь! Распосылался... Ладно, слушай сюда. Ты далече плыл-направлялся?
- До города, что есть, до этого, как его, до Ростиславля.
- Ага! Вот и дуй тудыть скорейше, да умным людям там и расскажи, что, мол, на Днери упыри болтаются, да текучей воды не боятся. Кому надо, я свистну, лодку твою подгонят. К берегу боле не приставай, чтоб плыл мне и день, и ночь. Пожрать - и всухомятку, без горячего перебьёшься, да водицей запьёшь, - тётка ехидно ухмыльнулась, - а прочую нужду с лодки справишь, ничего, трава на дне гуще вырастет! Не боярин покуда, чать - приспособишься!... Ну, чего замер, замёрз что ли? Спихивай свою душегубку на воду, да катись отсель! Недосуг мне тут с тобой, прощевай.
Она с плеском ушла под воду. Двинцов уложил пожитки, усадил собак в носу лодки, спихнул судёнышко в воду, взялся было за вёсла. Неожиданно за кормой вынырнула всё та же тётка (Ну никак Двинцов не мог её даже мысленно назвать русалкой, будучи воспитанным на литературном образе стройной тургеневской девушки с рыбьим хвостом, или, на крайний случай, не менее стройной датской Русалочки). Отдуваясь, она (уже с ногами и в длинном сарафане) перевалила через борт. Тут же повернулась спиной, за веревку втащила из воды большую корзину, плетёную из камыша. Как и тёткина одежда, корзина чудесным образом, оказалась совершенно сухой, вплоть до чистого вышитого рушника, которым заботливо было прикрыто содержимое. Русалка повернулась к Двинцову:
- Это подорожники вам: Там две щучки копчёные тебе, да псам твоим мелочь сырая. Я её крапивой переложила - не спортится. Ты б псов своих почаще слушал, целей бы был, поумней тебя-то будут! С голоду не помрёте. В баньку бы тебя сводить, да некогда. Поспешай только. Я-то и сама, кому надоть, весточку подам. А в городе будешь, про нашу встречу многого-то не болтай, не надо. Время нынче смутное, мутит кто-то воду средь людей,. Дурное на нас наговаривает. Поглядывать косо стали, уж и на ярмарку иной раз соберёшься было, да сто раз подумаешь, да так и передумаешь. Так-то вот... Ну, давай, человек, а то что-то долго мы прощаемся. Как кличут-то тебя, чудушко?
- Вадим. Вы уж извините меня, что я обидел вначале.
- Да что там! Я уж и забыла. Сама в запале ещё и не то сказать могу. Давай хоть познакомимся напоследки. Меня Купавой зовут. Русалка ловко соскользнула с кормы в воду, сильно толкнула лодку вперёд. Двинцов сделал уже пару гребков, как Купава вновь вынырнула у правого борта и, придерживаясь руками, неожиданно мягко, умоляюще, заговорила:
- Слышь, Вадимушко, ты, может, случаем в Камь-городе будешь... или ещё где сынка моего встренешь... Буривоем кличут, сотник он... Так ты скажи ему: пусть, мол, на нас обиды не держит,... мол, благословляем мы с отцом его... Может, хоть выберет когда денёк, да нас попроведает. Скажи, скучают братья по нему, а особливо - сестрицы. Нянчил ведь он обоих... Пусть заглянет... И ещё передай, бережёт пусть себя... А коли жену из людей брать надумает, так в том тож передай ему моё с отцом родительское благословение, только чтоб внучат погостевать привозил, или пусть весточку даст, я сама нянькаться приеду... - Купава часто заморгала глазами, отвернувшись на миг, быстро, украдкой провела рукой под глазами, вновь оттолкнула от себя лодку, - Плыви, чего встал!
Немного погодя она вновь вынырнула на том же месте, махнула рукой вслед удалявшейся лодке, закричала:
- Про сына не забудь!... Буривоем звать!... Сотник он!...
Вадим грёб старательно, лодка шла хорошо, благо, что плыть приходилось по течению. В какой-то момент он почувствовал, что днище словно бы приподнялось слегка над водой, скорость после того заметно увеличилась, да так, что вёсла пришлось вытащить - они только тормозили движение. Вадим сидел, стараясь не думать о том, КТО это там под водой тащит на себе лодку. Однодеревка неслась не хуже глиссера. Как-то еле-еле успел заметить промелькнувшую отмель со стоящим на четвереньках медведе. Тот как раз, с ловкостью гимнаста опираясь на передние лапы, выбросил из воды вверх задние с попавшейся рыбиной. Катапультированная добыча, сверкая, полетела на берег. Косолапый, завидев лодку, прервал свою рыбалку, обалдело смотрел вслед судёнышку, двигавшемуся с непостижимой для медвежьего ума скоростью. Затем (а ну его!) махнул лапой, бросился к добыче, уже почти скатившейся в воду и со смаком принялся за еду, начав, естественно, с самого вкусного - с головы.