Когда Помпей без борьбы оставил Италию, а Цезарь устремился завоевывать Испанию, Катону стало ясно, что его провинция обречена. Располагаясь в центре Римского государства, Сицилия уже давно утратила военное значение. В ней не было войск, лишь в наиболее крупных городах стояли гарнизоны из местных ополченцев. При необходимости Катон мог бы, мобилизовав ресурсы острова, организовать сопротивление врагу и продержаться несколько недель. Однако помощи ему ждать было не от кого. Уж если Помпей оставил Италию и бросил свои легионы в Испании, то, очевидно, он не станет рисковать из-за Сицилии. Увы, в скорректированном по итогам последних событий стратегическом плане маститого полководца уже не было места ни для Сицилии, ни для Сардинии. Он принес в жертву Катона, как в битвах порою жертвуют каким-либо подразделением, выполняющим отвлекающий маневр или другое специальное задание.
Катон больше других сенаторов поддерживал Помпея в его решениях, но теперь и он осудил его. Катону не довелось руководить армиями и возглавлять военные кампании, потому ему было сложно оценить действия Помпея. Однако не отсутствие опыта и не обида за пренебрежение к его участку фронта явились решающим фактором в неприятии стратегии полководца. Сама психология гражданина республики восставала против глобальной гражданской войны. Вопреки голосу разума он хотел, чтобы все решилось как можно быстрее в короткой схватке с врагом в Италии. Когда же стало ясно, что Помпей и Цезарь развернули масштабную гражданскую войну на многие месяцы или даже годы с привлечением варварских полчищ чуть ли не со всего мира, Катон подобно Цицерону и другим сенаторам испытал шок и разочарование. Всю жизнь он вынужден был наблюдать постепенную нравственную гибель своего народа, но возникшая теперь угроза физического уничтожения огромного числа римлян в чудовищной бойне на потеху тщеславию презренных авантюристов, не помещалась ни в его сознании, ни в его душе. Постигшая Отечество трагедия была столь огромна, что республиканское мировоззрение Катона отвергало ее в принципе. Никакая стратегия, никакие добрые замыслы, по его понятиям, не могли оправдать этой жертвы. Он проклинал Цезаря и готов был проклясть Помпея за то, что тот не сумел вовремя нейтрализовать источник смертоносной эпидемии.
Поэтому, когда Азиний Поллион с передовыми отрядами войска Куриона вторгся в Сицилию, Катон решил не затевать напрасного кровопролития и оставил остров. Он мог бы противостоять Поллиону, но в дальнейшем, с приходом трех легионов Куриона, сопротивление теряло бы всякий практический смысл, ввергать же тысячи людей в братоубийственную бойню без надежды на реальную пользу для общего дела он не желал. Свойственное цезарианцам стремление встревать в любую авантюру, чтобы ценою гибели сограждан заявить о себе, продемонстрировать полководческие таланты, было глубоко чуждо Катону.
Он собрал своих помощников и, сказав им, что после отступления Помпея дело обороны Сицилии лишено перспективы, приказал готовиться к переправе на Балканы. Сицилийцев Катон призвал покориться судьбе и, не усугубляя беды Отечества напрасными жертвами, терпеливо ждать, когда участь государства решится на главной арене гражданской войны. Самому Азинию Поллиону он при личной встрече заявил, что отдает ему провинцию без боя, а потому по закону международного права и совести требует от него миролюбивого отношения к местному населению. "Будь спокоен, Порций, мы сейчас воюем милосердием", - с усмешкой процитировал в ответ своего господина Поллион.
Так Катон покинул Сицилию и прибыл в лагерь Помпея в Македонии. Многие сенаторы осудили его за этот поступок, причем особенно категоричны оказались те из них, кто остался в Италии и заигрывал с клевретами Цезаря. Источал возмущение невоинственностью Катона и Цицерон, в ранге проконсула в окружении ликторов и с лавром на фасцах прятавшийся под Капуей и от Помпея, и от Цезаря и обменивающийся любезными письмами со своим будущим убийцей Марком Антонием, оставленным завоевателем Италии в качестве наместника покоренной страны. Увы, успех Цезаря стал тяжелым ударом для Цицерона, и от этого удара его принципиальность снова дала трещину. Он не подчинился Помпею и не последовал за ним в Эпир. Находясь фактически в стане врага, Цицерон вел мысленный судебный процесс с совестью, и в свете этого поединка трудный с моральной точки зрения поступок Катона представлялся ему косвенным оправдательным доводом в свою пользу, потому и вызвал у него приступ злорадства.
Однако сам Помпей встретил Катона хорошо. Он был рад увидеть человека, по-настоящему болеющего за дело. В лагере императора собралось более двухсот сенаторов, в основном, высших рангов. Этот цвет Палатина регулярно сходился в шатре полководца и проводил нечто вроде сенатских заседаний. Эти люди называли себя советом трехсот (число триста соответствовало римской традиции), поскольку, будучи в эмиграции, юридически не могли именоваться сенатом. Все они были речисты, артистичны и амбициозны, все они дни напролет метали громы, однако без молний, ибо не могли высечь из своих размякших от роскоши и безделья душ даже искры. Они производили много шума, суеты и язвительного пессимизма, чем создавали в лагере гнилостную атмосферу, губительную для всякой честной идеи и мысли. Катон же в этих условиях воспринимался как кусок чистого льда в душный день.