Увидев, какова обстановка в стане республиканцев, Катон попытался при-звать к ответу командующего. Но тот только развел руки и сказал: "Что я могу поделать, если именно меня они честят как виновника всего происходящего? К тому же, все они - проконсулы, да пропреторы: не очень-то им прикажешь! Республика, равноправие!"
"Хорошо, пусть будет равноправие", - сказал про себя Катон, в очередной раз убедившись, что Помпей может быть военным вождем республиканцев, но отнюдь, не политическим.
На ближайшем заседании совета трехсот Катон взял слово и начал свою речь так: "Отцы-сенаторы, пять дней провел я здесь, в лагере. За этот недолгий период я вспомнил всю свою жизнь. Нам довелось родиться в трудное время, весь наш век прошел в удушливой предгрозовой атмосфере. Всю свою жизнь мы ждали грозы, все свои силы прикладывая к тому, чтобы предотвратить ее, но тщетно. И вот грянула война, война римлян с римлянами, ибо у нас более нет врагов, кроме алчности и, в особенности, высшей составляющей этого низкого порока - властолюбия. Трагедия свершилась. Но любая трагедия содержит в себе зерно оптимизма, ибо если произошло худшее, то далее последует облегчение, кто переживет грозу, кого минует молния, тот увидит, как благоухают свежие травы.
Однако в нашем случае, отцы-сенаторы, все иначе. Нам суждено падать и после того, как мы расшибемся о дно ущелья. Такого не может быть, но римляне нередко творили невозможное и, прежде превосходя всех достоинствами, ныне всех превзошли пороками.
За последние сто лет у нас выявилось немало авантюристов, покушавшихся на государственный строй, принесший Риму мировой успех, но все они были не более чем авантюристы. А вот Цезарь, действительно, враг серьезный. Он единственный, кто взялся за переворот трезвым. Он с самого начала все рассчитал и многие годы планомерно шел к своей цели. Но Цезарь не демон из подземелья, это продукт нашего общества, мы сами взрастили его, он есть концентрированное и персонифицированное выражение наших пороков. Представьте же, сограждане, что будет с Отечеством в случае победы Цезаря!
"Но, - скажете вы, - мы можем не допустить этого!"
В самом деле, многие приготовления, проделанные вами под руководством первого из граждан, внушают такую веру. Но, что станет с Римом, если победим мы? То, что я увидел здесь, ваше поведение, отцы-сенаторы, ваш неуемный гнев, заставили меня страшиться нашей победы больше, чем Цезаревой! "Гнев отличается от безумия лишь кратковременностью", - говорил мой прадед, но ваш гнев растянулся уже на год! Вот она, бездна под бездной!
Цезарь покушается на государство, но бережет граждан, правда, делает это не по велению сердца, а исходя из холодного расчета, он бережет их как своих будущих рабов, однако бережет. Мы же будто бы защищаем Рим, но свирепо казним римлян, грабим союзные города, унижаем своим высокомерием дружественных нам царей!
Потрясенный, оглушенный грохотом марширующих легионов мир в страхе и недоумении взирает на происходящее. С одной стороны он видит циничного узурпатора, который, однако, старается не трогать мирное население и милует сложивших оружие, а с другой - тех, кто взял на себя труд и ответственность отстаивать правду и право, но своим средством избрал ненависть, террор и беспощадность ко всем, кого только удается застать врасплох. Что делать простым людям, куда им податься? Скажите же, как в этой ситуации поступят массы средиземноморского люда, не изучавшего стоицизма, не читавшего политических теорий Аристотеля и Полибия? Ответ очевиден: да, уничтожая неприятеля избранным вами способом, мы тем самым умножаем ряды наших врагов!"