Как бы там ни было, а Цезарь, покрывая тело царицы ночью и прикрываясь ее именем днем, активно ввязался в борьбу за египетский престол, причем поначалу, как это обычно с ним бывало, оказался в очень сложной ситуации.
Если бы тогда Катон со своим десятитысячным войском вступил в Алек-сандрию, у него появился бы шанс расправиться с Цезарем, однако для этого ему пришлось бы заключить союз с убийцами Помпея, что для него и его окружения было неприемлемо. Но, конечно же, Катон не знал, какие трудности терпел Цезарь, для него Египет был враждебной страной, однозначно, через злодеяние принявшей сторону Цезаря и теперь приютившей его у себя. Кроме того, Катон был слишком занят собственными проблемами, чтобы думать о Египте.
Кирена закрыла перед ним ворота так же, как незадолго до того, перед Титом Лабиеном, отказав ему в приеме. В войске начались волнения как из-за материальных затруднений, так и ввиду бесперспективности продолжения войны. Гибель Помпея у многих подорвала веру в победу, а других и вовсе лишила стимула к войне. Последнее в первую очередь относилось к союзникам. Вожди контингентов средиземноморских общин и царств признались Катону, что сражались с Цезарем только ради Помпея, из-за личного расположения к нему, а потому теперь, когда его не стало, им нечего делать в лагере республиканцев. С тем они и покинули римский стан, погрузившись со своими войсками на суда и отчалив от негостеприимного африканского берега. Однако Катон догнал их в море и, взойдя на передовой корабль, обратился к хмурым вождям с увещевательной речью.
Чем мог Катон увлечь за собою этих чужих ему и его государству людей? В той ситуации, как никогда ярко, проявилась ограниченность социальной базы Республики. Легионы принесли Риму власть надо всем обозримым миром, но это была власть легионов, а не Республики, и с установлением монархии она лишь обретала упорядоченную законченную форму. Соответственно население зависимых стран хорошо знало Помпея, знало Цезаря, но понятия не имело, кто такая есть Республика. Катон для этих людей был всего лишь офицером Помпея, офицером разгромленной армии, армии, потерявшей своего полководца, армии, не имевшей никаких шансов на победу. Суть борьбы Катона состояла в гибели за Республику, за принципы; но за что должны были гибнуть греки, испанцы, иллирийцы, фракийцы и киликийцы?
Катону по существу нечего было сказать союзникам, поэтому он в своей речи просто вынул собственное сердце в рубцах и шрамах от ран, полученных его Отечеством, кровоточащее каждой своей клеткой, но продолжавшее пульсировать с богатырской жизненной силой, будучи пронзенным тысячью стрел, и показал его всем окружающим.
Более увидев, чем услышав эту речь, союзники молча повернули суда к берегу и возвратились в римский лагерь.
После этого Катон отправился послом в Кирену, выступил там в совете старейшин, и город, несмотря на близость победоносного Цезаря, открыл ворота воинам Катона и снабдил их всем необходимым.
Успехи военачальника взбодрили солдат. В войске теперь царило необычное воодушевление, оно не походило на хищное воодушевление завоевателей в стане Цезаря или тщеславную заносчивость легионов Помпея после Диррахия. Это воодушевление было чистым, как бы хрустальным, которое основывалось на жажде подвига. Все в один голос уверяли Катона, что с ним готовы идти на любого врага, и просили скорее вести их в бой.
Однако Катон одновременно с агитацией постоянно подчеркивал, что призывает следовать за собою только идейных борцов за Римскую республику, только тех, кто предпочитает погибнуть свободным, нежели жить рабом. Но его заверения о готовности отпустить с миром каждого, кто не чувствует в себе достаточной моральной силы для продолжения битвы за свободу Отечества, лишь умножали воинственный энтузиазм солдат. Катон как бы окружал людей нравственным полем, в котором подавлялись все пороки, алчность и эгоизм теряли свою власть и действовали только законы человечности. Души людей очищались, омолаживались и возвращались к естественному состоянию любви к ближнему.