Царскою привычкой к самообладанию Юба скрыл удивление и сохранил внушительность. В данном случае монаршая выучка сыграла ту же роль, что и философия для Катона, однако внешнее спокойствие стоика являлось выражением его внутренней гармонии духа, а для царя было только маской, ибо суть всякого монарха составляет страх за свой трон.
Катон тоже внимательно смотрел на царя. От того, о чем он сможет договориться с хозяином обширной страны и обладателем войска в несколько десятков тысяч человек, зависела судьба Рима, а возможность договориться с ним должным образом во многом определялась исходными позициями соперников, то есть первым впечатлением. Но, для того чтобы суметь произвести на царя нужное впечатление, Катон должен был в считанные мгновения, быстрее, чем его оппонент, изучить его; если же римлянин должен что-то сделать, он это делал.
Юба отнюдь не был юбкой. Он имел очень мужественный вид, а пышная шапка волос размером в тысячу локонов и окладистая курчавая брода делали его похожим на греческого философа, правда, только при взгляде издали, так как вблизи солдатская суровость черт лица и истинно царский взгляд развенчивали миф о мудрости, сочиненный прической, символизирующей мозговые извилины, от переизбытка в голове проникшие в волосы.
Юба подошел к Катону, продемонстрировав свою наблюдательность тем, что безошибочно угадал его в толпе, и хозяйским жестом пригласил сесть на один из стульев, стоявших на почетном возвышении. С другой стороны своеобразной сцены он усадил Метелла Сципиона, а сам солидно поместился в центре. Такой геометрией величавый царь с очевидностью сделал заявку на то, чтобы унаследовать громкое имя Помпея, так как согласно античному этикету центральное место было самым почетным и принадлежало наиболее авторитетному лицу. Все это произошло на глазах полусотни римских сенаторов, лишь сокрушенно вздохнувших и потупивших очи пред унизительной картиной, и примерно сотни африканских вельмож и царских прислужников, чьи глаза, наоборот, восторженно расширились. Однако уже в следующее мгновение и у римлян, и у нумидийцев глаза одинаково округлились, потому что Катон встал, поднял свой стул, сделал с ним полукруг перед самой царской бородой и сел рядом с Метеллом Сципионом. В результате, тот оказался в центре, а Юбе была предоставлена честь служить левой рукой Метелла. Царь опешил. Повтори он маневр римлянина с пересаживанием, это будет выглядеть глупо, а остаться на месте - значило признать превосходство римлян. Если бы при этом нумидиец еще был осведомлен о случае в Сицилии, когда Катон предоставил центральное место греческому философу, его борода и вовсе встала бы дыбом от гнева. Царь не знал, что ему делать, а потому мог сделать только нечто дурное. Понимая это, Катон поспешил заговорить, чтобы отвести царя подальше от дипломатической пропасти.
"Ныне в Африке собрались люди, для которых чреватая лишениями свобода дороже сытого рабства, честь, слава и достоинство важнее самой жизни, - начал он. - Африка сделалась приютом для всего честного и доблестного в мире, она стала пупом цивилизации. Мир перевернулся, опрокинутый людскими пороками, и Африка превратилась в центр Земли. В том, что оплотом свободы оказалась именно эта страна, есть и промысел божий, и заслуга ее хозяина. Честь и хвала царю Юбе за то, что он сумел уберечь Нумидию от напасти нашего века. Однако сделанное - лишь малая часть того, что надлежит совершить. Особый статус Африки, дарованный ей судьбою, налагает на нас огромную ответственность. Взоры людей всего земного круга с надеждой обращены на нас. Либо обретшая здесь оплот справедливость начнет отсюда победное возвращение в мир, либо она тут погибнет, и тогда не будет нам прощения потомков".