Услышав столь помпезную речь, царь почувствовал себя на вершине Олимпа и забыл о стульях. Пользуясь этим, Катон предложил перейти к деловой части визита и выразительно посмотрел на Метелла. Однако интеллекта проконсула хватало лишь на то, чтобы солидно восседать на почетном месте. Тогда снова заговорил Катон. Он обрисовал сложившуюся в Средиземноморье ситуацию и сформулировал задачу, стоящую перед участниками совещания, а затем снова предоставил возможность высказаться тому, кого он определил в лидеры Республики. Метелл молчал, будучи переполненным сознанием собственной значимости. Ему и в голову не приходило, что Катон в любой момент может пересесть обратно и оставить его на задворках истории.
Впрочем, Метелл Сципион умел быть и речистым, и остроумным. Таковым он проявил себя, когда отбивал невесту у Катона в молодости и когда сочинял сатирический памфлет против нарочито-смешной честности того же Катона. Его сатира имела успех в кругах разудалой аристократической молодежи и частенько цитировалась на веселых пирушках. Марк знал об этом произведении, однако на радость автору он был философом. Но одно дело демонстрировать свои таланты перед женщиной или за спиною невозмутимого философа, и совсем другое - вступать в поединок с жестоким властным царем да еще в его дворце. Безмолвный Метелл был центральной фигурой величественной троицы, а кем он окажется, если вдруг заговорит, являлось тайной за семью печатями. Эти печати и сомкнули намертво уста внушительного внешней статью консуляра.
Закончив очередную фразу, Катон снова воззрился на того, кто в фессалийском лагере отдавал легионам собственные приказы как император, равный Помпею. Метелл молчал. Такое постоянство насторожило Юбу, и он с особым интересом посмотрел на главного из римлян. Тот молчал.
- Ведь так, Метелл? - переспросил Катон и, не дождавшись ответа, сам сделал утвердительный жест.
И тут новоявленный африканский сфинкс вдруг ожил и кивнул в знак со-гласия. При такой поддержке Катон довел переговоры до логического завершения.
Юба подписался под обязательствами оказывать римлянам военную, материальную и финансовую помощь в обмен на долю престижа и добычи после общей победы.
То, что царь в принципе примет условия республиканцев, не вызывало особых сомнений. Жестоко расправившись с Цезаревым войском под командованием Куриона, он сделался смертельным врагом фарсальского победителя. Правда, если бы Юба немедленно перешел на сторону Цезаря, тот, по всей видимости, проявил бы милосердие и простил обладателю большой армии истребление трех своих легионов. Однако Юбе было сложно просчитать сложившуюся ситуацию, и рискованной тропе по краю пропасти он предпочел уже проторенный путь союзника республиканцев. К такому выбору его привели как собственный крутой нрав, не позволявший ему унизительно пресмыкаться перед Цезарем, так и очевидные успехи республиканцев в воссоздании своей мощи, а также уверенное поведение Катона, казалось, не допускавшего сомнений в победе своего дела. Поэтому главная интрига совещания заключалась в распределении между союзниками обязанностей и прав. Нумидийцу хотелось побольше вторых и поменьше первых, а для римлян вопросом жизни было именно обратное соотношение. Благодаря неброскому, но философски убедительному красноречию Катона и красноречивому молчанию Метелла римляне добились максимально-возможного результата. Их дело в Африке обрело новый масштаб, а это в свою очередь создало им проблемы.
Первым делом республиканцам следовало разобраться с распределением полномочий в своем стане. Силы римлян в Африке состояли из двух слабых ле-гионов Вара, кучки новобранцев Метелла, нескольких сотен германских и галльских всадников Тита Лабиена и боеспособного, закаленного в невзгодах ядра в количестве примерно двух легионов под началом Катона. Кроме этого, еще была эскадра в пятьдесят пять судов Марка Октавия. Другой флот численностью в семьдесят кораблей, вверенный Гаю Кассию для операций на Востоке, перешел на сторону Цезаря. Причем Кассий случайно столкнулся с Цезарем на море, когда тот преследовал Помпея после фарсальской битвы, и, имея преимущество, мог взять узурпатора в плен, однако предпочел предать Республику.
Соотношение сил и авторитет у солдат, местного населения и нумидийских властей говорили в пользу Катона как потенциального вождя. Офицеры также считали его самой подходящей кандидатурой на должность военачальника африканского корпуса и всеми республиканскими силами вообще. Даже другие претенденты, включая скандальных Вара и Метелла, безоговорочно признавали первенство Катона. Однако сам Марк, как прежде на Керкире, отказался от империя на том основании, что не исполнял консулата.