- Но что я могу сделать? - раздраженно спрашивал Гней в ответ на такие призывы Катона. - Сколько бы я здесь ни топал, никто не придет, поскольку всех способных носить оружие вы с Цезарем уже поделили между собою.
- А ты топай там, где этого ждут - в Испании, например, а хорошо бы и в Мавритании, чтобы связать тамошних царьков внутренней войною и освободить Юбу от лишних забот, - не унимался Катон. - Повторяю, Гней, одно твое имя стоит многих легионов, а добавь к нему свой ум, энергию, волю и получишь целое войско.
После таких слов Помпею уже невмоготу было усидеть среди ленивых бездарных толстосумов, и, пройдя через мучительные раздумья, он собрался в путь. Однако в Мавритании Помпей не преуспел, зато в Испании ему удалось поднять антицезарианское восстание. Но этот плод созрел впоследствии, а война в Африке продолжалась своим чередом.
Катон советовал Метеллу взять в союзники время и использовать преиму-щество своей территории, каковой Африка стала для республиканцев благодаря целому году целенаправленной деятельности. Помимо экономического аспекта он обращал внимание полководца и на политический фактор. "Время истощает силы любой тирании, - писал Марк, - отсутствие побед обернется для Цезаря поражением, а для нас станет успехом".
"Ну, ясное дело, Порций хочет, чтобы именно его почитали победителем в войне, - хмыкал, читая письма Катона, Метелл, - чтобы простофили на форуме говорили: "Это честный, непорочный Катон так все организовал в Африке, что Сципиону осталось лишь отсидеться в лагере!" Ну и хитрец Порций. Будто бы отдал мне империй - ах, какое благородство! - а сам жаждет исподволь вырвать у меня славу победителя! И при этом еще прикидывается эдаким нравственным девственником!"
Интерпретировав советы Катона на собственный манер, Метелл дал ему высокомерный и презрительный ответ, дабы разом поставить ничтожного претория на место. "Ты, Порций, сам заперся от врага в крепких стенах, окружил себя глубоким рвом, обсыпал высоким валом и другим препятствуешь сразиться за свободу в честном бою. Можно снизойти к слабости человека, абсолютно лишенного стратегических дарований, но знай, Порций, что есть еще в Риме настоящие мужи, способные грудью встретить опасность!"
"Больше проку встречать Цезаря грудью Клеопатры, чем твоей, Метелл!" - с досадой заметил Катон, когда прочитал сей ответ гордого императора. Тот показался ему настолько мелкой личностью, что ничего, кроме сарказма в цицероновском духе не вызвал.
"Наше дело проиграно! - воскликнул Катон вслух, впервые обнаружив свой глобальный пессимизм перед окружающими. - Эти люди не могут быть победителями. Я совершил ошибку: нельзя было и близко подпускать этого человека к преторию. Увы, так же, как великое дело раскрывает доблести больших людей, оно обнажает пороки ничтожных, словно высокая волна - рифы на мелководье".
Петушиный апломб проконсульских фраз отчетливо высветил перед ним кошмар будущего. Рассеялись последние иллюзии, порожденные сознанием на-копленной в Африке мощи. Войну уже можно было считать законченной. Но такова была судьба Катона - всю жизнь защищать проигранное дело, проигранное всем остальным человечеством. Однако, будучи римлянином, он не мог сражаться без стремления к победе. И если уж нельзя было спасти сам античный мир, то Катон сумел осветить его гибель сиянием жертвенности в назидание будущим цивилизациям, закодировав трагедию своего народа нравственными символами в спасительное послание потомкам, не подозревая, однако, что взывает к подкаблучникам диктатора, способным лишь вопить от восторга и боли под ударами господского кнута.