- По мелкому поводу гневаться не стоит, - признал Катон, вспомнив свой выпад в начале разговора, - но, если есть суровая причина, никакой возраст и звания не должны быть помехой для... - он запнулся.
- В корне неверно, - категорически заявил философ. - Гнев в любом случае дурной знак, ибо замутняет рассудок гневающегося и оскорбляет оппонента. Истинный мудрец должен в любой ситуации сохранять невозмутимость, дабы его разум оставался ясным. Если ты теперь согласишься, что гнев - дурное свойство, но будешь держаться мнения, будто это недостаток несущественный, тоже окажешься не прав. Нашими предшественниками давно доказано, что пороки, как и добродетели, не бывают большими и малыми. Нет мелких прегрешений, любой проступок - преступленье. Солгавший однажды солжет еще, предавший друга предаст и Родину. Дело не в масштабе последствий дурного шага, а в самом факте злонамеренного выбора. Нравственные характеристики - качественные, их невозможно измерить количеством. Состоявшийся человек целиком принадлежит или миру добра или зла, ибо лицо у человека одно, это масок может быть много. Частично добродетельных людей не существует, как не существует частично цело-мудренных женщин.
- Но ведь тогда получается, что почти все люди порочны? - удивился заинтересовавшийся разговором Цепион.
- Так оно и есть. Потому и приходится нам жить в столь неустроенном мире.
Катон молчал, будучи поглощенным размышлением. Лишь взгляд его, обращенный к философу, продолжал напряженный диалог.
Словно в ответ на этот взгляд старец сказал:
- Выход только один: как можно большему числу людей стремиться к мудрости, ибо это высшая форма добродетели. Но помните, что восхождение к высотам не терпит компромиссов. Тот, кто штурмует горный хребет, либо преодолеет вершину и войдет в страну добра, либо скатится к подножию, в грязь, где справляет разнузданный шабаш порок. Остановиться на середине невозможно, как невозможно перепрыгнуть только половину пропасти. Мудрец - лишь тот, кто не имеет изъянов, он должен быть совершенен в любой ситуации, в любом деле, и в малом, и в великом.
- Я подумаю, - пообещал Катон.
- Надеюсь, - сказал философ и встал со своей серой угловатой глыбы туфа.
Только теперь Марк заметил, что этот человек слаб телом. Окинув его более внимательным взором, он отметил противоречивость всей внешности грека: большая косматая голова с аскетическим волевым лицом контрастировала с тщедушной согбенной фигуркой и, казалось, вот-вот сломает ее окончательно. "Только характер скрепляет все это вместе", - подумал Катон и содрогнулся.
Между тем утомленный старец направился к олеандровому кусту, под которым валялась циновка, служившая ему ложем. Но Марк остановил его и, предварительно представившись, попросил хозяина этого самого простого в Риме жилища назвать свое имя.
- Атенор из Тира, - впервые слегка улыбнувшись, отрекомендовался философ.
- Так ведь я слышал о тебе! - радостно воскликнул Катон. - Ты известен как представитель самой жесткой нравственной линии стоицизма.
- Я уже говорил тебе, юноша, что я - апологет лишь одной линии, той, которая приведет меня прямиком к истине.
- Да-да, я помню. Ночью я поразмыслю над тем, что сегодня здесь слышал, и завтра приду сообщить результат.
Катон добросовестно выполнил оба обещания: он и подумал, и пришел с результатом.
Атенор Тирский в той же позе сидел на том же камне и поучал оболтусов - молодых нобилей, которые использовали эту беседу лишь в качестве упражнения в греческом языке. Немного в стороне на переносном стуле сидел вчерашний прилежный ученик философа и опять тщательно конспектировал его речь. Других слушателей по случаю раннего утра не было.
Катон молча встал перед греком и сделал приветственный знак.
- Поразмыслил? - спросил Атенор.
- Да.
- Что надумал?
- Иди жить в мой дом.
С того дня Атенор Тирский поселился у Катона и каждый день вел с ним словесные баталии.
"Как щедра ко мне судьба, - говорил Марк Цепиону, - сначала она нанесла мне душевную рану, а затем ниспослала лекаря".
Общение с Атенором очень много значило для Катона. Помимо того ду-шевного комфорта, чувства полноты жизни, которое дает дружба с близким по духу человеком, Марк, конечно же, приобрел новые знания в философии. Но главным было то, что он не из книг, не с чьих-то слов, а собственным непосредственным восприятием, не одним умом, но всеми чувствами усвоил суть философа-стоика не только как теоретика, но и как человека, каждодневно вступающего в соприкосновение с окружающим миром, с другими людьми. Он научился самообладанию, терпимости к чужому мнению, по крайней мере, внешней, и привык эмоциональное впечатление о человеке проверять разумом.