Наметив цель, Катон тут же принялся воплощать ее в действительность и, невзирая на творящиеся вокруг безобразия, с невозмутимостью философа двинулся вперед. Однако занимать государственные должности время еще не пришло. Согласно установленным порядкам, квестором можно было стать только в тридцать лет, а консулом - лишь в сорок три. Правда, существовал еще пример Помпея, дурно влияющий на аристократическую молодежь, но Катон отверг для себя подобный путь. "Зло никогда не бывает единичным", - утверждает философия, значит, незаконно пришедший к власти никогда не сможет править по законам. В данной ситуации Марку не оставалось ничего иного, как продолжать военную службу, и он выдвинул свою кандидатуру на выборы в военные трибуны.
На первый взгляд в его поведении никак не сказались плоды размышлений, поскольку он поступил так же, как и многие его недавние сослуживцы, продолжившие военную карьеру. Однако при внешней схожести действий было различным их нравственное наполненье. Катон вкладывал в традиционные поступки совсем иное содержание в сравнении с товарищами, и это, так или иначе, сказывалось на качестве его службы.
Когда подошел срок предвыборной кампании, Марк надел беленую кандидатскую тогу и вышел, как полагалось обычаем, на улицы города, чтобы просить поддержки сограждан. Раньше Катону доводилось в подобных случаях ходатайствовать за друзей, и он всегда находил нужные слова и аргументы, чтобы дать им наилучшую рекомендацию, однако оказался совсем неспособен просить за себя. А после одного эпизода у него вовсе пропало желание разговаривать с плебсом.
На перекрестке в густонаселенном Авентине к Катону подошел сухопарый шустрый человечек в засаленной, когда-то коричневой, а ныне, скорее, серой тоге и, деловито крякнув, представился:
- Фигудий Кносс, Коллинская триба. А ты, как я понимаю, Марк Катон?
- Я Марк Катон, - не стал отпираться Катон.
- Ты хочешь быть военным трибуном?
- В том случае, если и вы этого хотите, - серьезно ответил Марк, несмотря на то, что сразу почувствовал неприязнь к внезапно объявившемуся собеседнику.
Фигудий понимающе ухмыльнулся, панибратски подмигнул ему и сказал: