— Имя? — по-английски с сильным акцентом спросил седой.
— Сергей, — ответил я, сглотнув. — Сергей Курильский.
Седой усмехнулся, стряхнул пепел в стоявшую рядом пепельницу в форме гильзы.
— Ты хочешь служить в легионе? Тогда можешь забыть свое старое имя и начинать придумывать новое!
Я кивнул.
— Пять лет. Жизнь, служба, дисциплина, братство. Мы не спрашиваем о прошлом, не требуем объяснений. Ты будешь жить среди таких же, как ты, людей без прошлого, но с будущим. Взамен получишь все, что обычно дает легион. Французский паспорт. Деньги. Честь. И шанс начать все заново.
Пожилой посмотрел на меня внимательно:
— Россия? Украина? Польша?
— Россия.
— Жарковато для парня из такой холодной страны! — затянувшись сигаретой, философски заметил он. — Выдержишь? Там некому жаловаться! За этим порогом тебя ждет пыль, кровь, жар Африки, духота джунглей и иссушающие ветры Корсики. Сейчас мы набираем людей во второй иностранный пехотный полк, его батальоны сейчас дислоцированы в Чаде. Пустыни, горы… и война, о которой не принято говорить. Но зато ты увидишь мир. Легион пройдет через твою кровь, через твои кости. Ты станешь другим. Французский знаешь?
Я пожал плечами.
— Немного.
Пожилой вербовщик окинул меня внимательным, цепким взглядом.
— Формально ты должен знать его хорошо, чтобы служить в легионе. Но на самом деле, я вижу, ты парень сообразительный, не то что эти макаки, что приходят к нам последнее время. Выучишь! Жалованье, конечно, не особо большое, но кто сюда идет ради денег? Через пять лет — гражданство! Ну что, заполняем форму?
Затем битых два часа мы потратили на оформление моего досье.
Ручка дрожала в пальцах, когда я подписал. В тот момент я не знал, что ждет впереди. Только одно было ясно: назад дороги нет.
В легионе я оттрубил пять лет. Чад, Мали, ЦАР — все как положено. Повидал всякого, хотя такой жести, как в Чечне, конечно, не было. Чернокожих обезьян вокруг меня действительно оказалось многовато, а жалованья — наоборот, и контракта на второй срок я не подписал. Впрочем, когда моя пятилетка закончилась, я уже точно знал, чем буду заниматься…
Воспоминания растаяли в серебристой дымке, вернув меня из жаркой Африки в морозну реальность, с каретами, крепостными стенами и этими двумя аристократами.
Барышня уткнулась лицом в грудь Левицкого, плечи ее содрогались. Когда она вновь подняла на него глаза, ее лицо было бледным, а во взоре застыло беспокойство. Капитан Рукавишников, кажется, совсем слился с серыми стенами острога; конвойные у ворот равнодушно наблюдали за этой душераздирающей сценой.
— Вольдемар! — вновь тихо произнесла она, когда наконец подняла голову.
Левицкий ласково смотрел на нее сверху вниз с высоты своего роста, он по-прежнему держался прямо, с каким-то упрямым достоинством.
— Ольга… Ты настигла наш конвой… — Голос его был хриплым, но в нем теплилась улыбка. — Право же, не стоило! Отправляться в такой путь по зимней дороге одной!
— Не беспокойся за меня, со мной мадам Делаваль! Как ты? Что с тобой? Пока ты содержался в Москве, я писала письма, но не знала, доходят ли они… — Ольга сжала его руку, словно пытаясь согреть в своих ладонях.
— Доходят, верно, не все. Как я? Ну, ты сама можешь это видеть! Путь в Сибирь не праздничный выезд по Невскому! Голод, холод, кандалы… Конечно, мне приходится далеко не столь плохо, как этим вот бедолагам. — Тут он кивнул на меня. — Но каторга есть каторга, а Сибирь, сестренка, есть Сибирь. Мне очень тяжело, скорее нравственно, чем физически, я каждый день думаю о произошедшем. Но, видишь, пока еще живой.
— Ты спас меня. — Ольга прикусила губу, сдерживая слезы. — Ты нуждаешься в чем-то? Я привезла немного денег, хлеба… Может, что-то еще позволят передать? — Она взглянула на стоящего неподалеку Рукавишникова, но тот старательно отворачивался.
Владимир Левицкий чуть заметно усмехнулся:
— Деньги всегда нужны. Боюсь только, что не смогу их взять — тебе они теперь нужнее меня. Я что? Я — конченый и пропащий человек! Не беспокойся за меня, Ольга.
— Как я могу не беспокоиться? — Голос девушки задрожал. — В поместье дела идут плохо. Над Семизерово установили опеку, и крестьяне в смятении, а чужие люди теперь хозяйничают в нем, наживаясь на нашем несчастье… Если бы ты знал, сколько бед свалилось после твоего ареста!
Владимир вздохнул и отвел взгляд в сторону.
— Я знал, что так будет. Но ничего не изменить, Ольга. Я должен был поступить как верный сын! Теперь мне остается лишь думать о вас, о доме, пока шаг за шагом буду уходить в Сибирь. А ты… Ты береги себя. Ты одна теперь за нас обоих.