— Вот те… — вырвалось из меня, так как это именование мне ни о чем не сказало.
Следующий я скрипел мозгами, пытаясь вспомнить школьную программу и историю России, и это было не зря. На меня снизошло озарение! Ведь это был Александр Второй, тот самый царь, что крепостничество упразднил, освободив крестьян. Его еще Освободителем прозвали, вот только сосед мой его так не назвал, а значит, этого еще не было. Как ни вспоминал годы его правления, так и не припомнил, а это значит, что сейчас от тысяча восемьсот пятидесятого до шестидесятого.
Даже как-то легче на мгновение стало, а после меня накрыло. Еще недавно я грелся на солнце, планируя на вечер выбрать азиаточку посимпатичней, а сейчас бреду в Сибирь, как самый распоследний каторжник. Так мало того, я тут еще и самого что ни на есть крестьянского происхождения, из тех людей, которые нынче особенно бесправны.
— И никакой французской булки, — усмехнулся я. — Ничего, прорвемся!
Путь арестантской партии оказался трудным и очень нервным из-за того, что все были прикованы к железной цепи, а шаг арестантов сильно сковывался длиной ножных кандалов. Идти надо было более-менее в ногу, иначе начинались толчки, рывки: одни подталкивали, другие задерживали, и из-за этого постоянно вспыхивала ругань. Конвойные солдаты то и дело поторапливали заключенных:
— Шевелись! Шибче шагай! А то в лесу ночевать положим и железа не снимем, мать вашу!
Иной раз угрозы эти сопровождались чувствительными тычками прикладами. В общем, ближе к ночи нас заставили чуть ли не рысцой бежать, гремя замерзшими, заиндевелыми кандалами.
— Это о чем они? — недоуменно спросил я у соседа Викентия.
— Да знамо о чем! — устало ответил он, досадуя, видимо, на то, что приходится ему объяснять все на свете свалившемуся на голову соседу. — Надобно дойти нам до этапа, где барак есть для нашего брата арестанта, караулка для охраны, ну и поснедать всем дадут. А у нас, вишь, все кака-то неустойка: то один сбежал, то другой пристегнут, — тут он покосился красноречиво на меня. — Да и идем мы недружно — бабы с детьми сильно мешкают. Оттого ход дневной и не выполняем!
Я хотел его еще расспросить, да только Викентий, видать, не был расположен со мною болтать.
— Ладно, замолкни да шевели поршнями. А то тоже придется тебя обчеству за собою волочить!
В середине партии какой-то слабосильный арестант уже едва передвигал ноги. Увлекаемый общей цепью, он то и дело падал и волочился по утоптанному снегу, вызывая яростную ругань других арестантов. Те, не имея возможности никак ударить его, вынуждены были ограничиться бранью, вкладывая в разные интересные слова все свое негодование, обращенное на нестойкого.
Мне и самому приходилось несладко. Привязанный сбоку основной парии, я то и дело оказывался на обочине, с трудом передвигая ноги, бредя через глубокий, неутоптанный снег.
Лишь затемно наша партия добралась до установленного места ночевки — этапа в селе Большак. Сначала казаки, съездившие на разведку, доложили, что до этапа осталась буквально верста.
— Поднажали, бубновые! — раздался крик.
И действительно, четверти часа не прошло, как впереди показались тусклые огоньки, а затем и деревянный частокол с тяжелыми, выкрашенными черными и белыми полосами воротами.
Стоявший у ворот в такой же полосатой будке солдат немедля вызвал начальство. Последнего пришлось подождать, — командир этапного пункта, как оказалось, уже спал, и никто из местных служителей не осмеливался его разбудить. В конце концов, глядя на своих приплясывающих на морозе людей сопровождавший партию офицер заявил, что это черт знает что такое, и решительно вошел внутрь.
Только после этого из дежурки показался заспанный обер-офицер в накинутой прямо на рубашку шинели, перебросился парой слов с начальником парии, хмуро оглядел колонну арестантов и махнул рукой. И лишь тогда отворились тяжелые скрипучие ворота, впуская насквозь замерзших людей внутрь.
Во дворе находилось несколько деревянных построек — унылые, покрытые облупившейся желтой краской крытые дранкой бараки. В один потянулись конвойные солдаты, в другие повели арестантов. Часть баб, одетых по-крестьянски и без кандалов, потянулась вслед за мужиками, но унтер Палицын с нехорошей усмешкой остановил их:
— Извольте, барышни, пройтить в вот эту. — И он указал на караульное помещение. — Где будет вам тепло и чисто и, может быть, даже сытно!
Бабы переглянулись, по их рядам пронесся испуганный шепот, тем не менее, оглядываясь по сторонам, женщины несмело проследовали в караулку.