— Очень хорошо, — сказал Тирст.
— А в чем дело, Иван Христиановпч? — полюбопытствовал пристав, дождавшись, когда единица просохнет.
— Пусть оный Роман Часовитин проживет на десять дней долее. Так будет лучше.
— Кому? Роману Часовнтину? — И пристав закатился было веселым хохотом, но, взглянув на строго поджатые губы Тирста, оборвал свой неуместный смех. — Еще какие будут приказания, Иван Христиановпч?
— Благодарю вас. Других надобностей не имею.
Вечером того же дня отец Амвросий сделал исправление в церковной книге. Роман Часовитин был похоронен не седьмого, а семнадцатого мая.
Ноги сами привели подпоручика в Косой проулок. Не первый раз проходил он мимо Настиного жилища, но не мог привыкнуть к его убогому виду.
Избенка деда Евстигнея и снову незавидна была, а теперь, уйдя на венец, а то и на два в землю, сиротинилась под обомшелой крышей в ряду других, как трухлявая сыроежка среди толстоногих ядреных подосиновиков. Сквозь плетень, забранный из когда‑то гибких, временем и непогодой ошелушенных от коры ивовых прутьев, виден был двор с навесом и стайкой для скотины. Двор порос курчавой стелющейся травой. По ее зелени важно разгуливал пестрый петух, хорохорясь перед своими безотказными подругами.
На низеньком крылечке сидела Настя и чистила ружье. Зажав конец ствола в далеко откинутой левой руке, она энергично работала шомполом. Ее разрумянившееся от напряжения лицо казалось строгим, даже сердитым.
Увлеченная своим делом, она не замечала подпоручика, жадно разглядывавшего ее.
А подпоручик застыл как вкопанный.
Он понимал, что стоять так молча, просто глупо, но не мог решиться окликнуть Настю, боясь, что она тут же вскочит и убежит в избу.
Подняв голову, Настя увидела подпоручика. Машинально бросила взгляд на свой заношенный, в темных масляных пятнах сарафан и, снова вскинув глаза, усмехнулась.
— Здравствуй, Настя! — сказал подпоручик, хотя 014) гвоздем царапнула мысль, что усмешка не предвещает ему ничего доброго.
— Здравствуй, Алексей Николаич! — ответила Настя.
И так как он продолжал стоять молча, спросила:
— Мимо брел или в гости шел?
Спросила не зло, а даже как будто бы с ласковой шуткой, но снова подумалось, что напрасно возлагал он столько надежд на эту встречу.
— Мне, Настя, поговорить с тобой надо. Очень надо…
Глаза у него были отчаянные… и жалкие.
Настя отвела взгляд и нахмурилась.
— Чего же прикипел к плетню. Заходи. Мы не староверы, людей пе чураемся.
Подпоручик вошел во двор. Как звякнула щеколда и скрипнула калитка, он не слышал.
— Настя! Я уезжаю…
— Проститься пришел?
— …и мне надо поговорить с тобой… серьезно…
— Вишь ты, серьезно! — сказал она как будто про себя. — Ну, коли серьезно, обожди малость.
Она еще несколько раз шоркнула шомполом, обтерла ствол и ложу сперва промасленной, потом сухой паклей и повесила ружье в сенцах на стену.
Вытерла паклей руки и пригласила:
— Проходи в горницу!
Тетка Глафира возилась у печи. Когда подпоручик, пригибаясь в дверях, шагнул через порог, старуха обмерла. Подпоручик снял фуражку и поклонился ей.
Глафира, уперев ухват рожками в пол, стояла, не сводя глаз с блестящих погон подпоручикова мундира.
— Это Алексей Николаич, который меня от казачков вызволил, — сказала Настя.
— Ах ты, господи! — воскликнула старуха и, все еще не выпуская ухвата из рук, поклонилась гостю в пояс. — Спасибо, кормилец! Проходи, проходи, садись в красный угол.
Подпоручик прошел к окну и сел на добела выскобленную лавку. Настя села неподалеку.
— Слушаю тебя, Алексей Николаич.
— Может быть, выйдем… душно здесь…
Настя улыбнулась.
— Тетя Глаша, сходи посиди на крылечке. И впрямь здесь душно. Иди, иди, я пригляжу.
Старуха отодвинула чугунок подальше от огня и мелкими шажками, как‑то бочком, выскользнула из горницы.
— О чем же говорить будем, Алексей Николаич?
— Не смейся надо мной, Настя!
В голосе подпоручика слышалось такое, что согнало улыбку с лица Насти. Но она тут же подавила непонятно отчего возникшее ощущение какой‑то беспричинной тревоги.
— Коли не смеяться, так плакать. А у меня, Алексей Николаич, слез‑то и нет. Все за сиротские годы выплаканы.
— Настя, я вижу, ты не веришь мне, не хочешь понять меня… А ты поверь!.. Мне без тебя не жизнь. День и ночь о тебе думаю… Настенька!
Она сидела молча и неподвижно. Только торопливо и нервно расплетала и заплетала кончик толстой косы, свесившейся через плечо.