Иван пристально посмотрел Зуеву в глаза. Встретил взгляд прямой, твердый. Подумал: «Хороший мужик, хоть и носатый, как дятел».
— Погода хреновая. То жар, то холод. То дождь, то ведро.
— Понятно, — сказал Зуев. — Как звать?
— Еремей Кузькин.
— По паспорту али по памяти?
— По паспорту. Только нет его паспорта. Обронил.
— Понятно, что обронил. Ну, коли без паспорта, какой же Еремей. Не Еремей ты, а Иван.
«Неужто старая карга проболталась?» — согрешил в мыслях на Глафиру.
Но Зуев, заметив, что подручный озабочен, пояснил, усмехнувшись:
— Без паспорта, стало быть, Ванька — родства не помнящий? Как же тебя управляющий без паспорта взял? Он к беглым шибко лютый.
— Глаз лютый, — согласился Иван.
— А норов вдвое.
— Видно, в мастеровых нужда.
— Футеровку можешь делать?
— Приходилось.
— Потому и взял. Только ты не полагайся на это. Розыск он все равно учинит.
— Знаю. При мне велел писцу запрос послать.
— Ну и как же ты?
— Я ему в точности обсказал — и где работал, и когда от работ уволен.
— Стало быть, был такой Еремей Кузькпн?
— Перед тобой стою, Еремей Кузькин.
— Понятно! Ну, что же, браток, давай за работу.
«Козел», которого запустил в печь заблаговременно повесившийся Роман Часовитин, был уже разобран.
Сбоку печи зиял темный провал.
— Эко тебя изуродовали, — сказал Иван. — Не смогла сама разродиться. Пузо рвали. Ну–кось, посмотрим, как тебя лечить, сердешную.
Он скинул холщовый полукафтан, засучил рукава посконной рубахи и, пригнувшись до земли, пролез внутрь печи.
Вскоре приехал Тирст.
Пострял, опершись на длинную палку с костяным набалдашником. Понаблюдал. У рабочих сразу прибыло резвости. Тачки катали бегом. Чернобородого верзилы не было…
Сбежал! Не стал дожидаться вестей с Петровского завода. Перемудрил, Иван Христианыч!.. Из рук упустил!..
Тирст хотел уже распорядиться вызвать казачьего вахмистра Запрягаева, отрядить погоню, но на всякий случай, нимало не ожидая утвердительного ответа, спросил у Зуева:
— Послал я тебе подручного. Не был?
— Еремей Кузькин, ваше благородие? Здесь. В печь полез.
Не убежал… Стало быть, не беглый… Или?., хитер да смел… Поживем, увидим. Срочный запрос, через неделю ответ поступит… А пока пусть потрудится. А пристава предупредить, чтобы взял под надзор… Не уйдешь, соколик!..
Иван вылез из печи, перемазанный ржавой кирпичной пылыо. Даже смоляная его борода побурела.
Увидев управляющего, подошел, поклонился, доложил про печь. Потом поклонился еще ниже.
— Дозвольте обратиться, ваше благородие! Просьбу имею до вашей милости.
«Дерзок, однако! — подумал Тирст. — Только объявился, уже и просьбы».
Но вслух сказал:
— Говори!
Иван снова поклонился.
— Дозвольте жениться, ваше благородие!
Тирст изумленно вскинул белесые брови.
— Шпбко по сердцу пришлась девка, — не забывая кланяться, продолжал Иван. — Опять же, несподручно одному. Ни тебе хлеба испечь, ни состряпать, ни портки постирать.
— Кого же ты присмотрел?
— Настасью Скуратову, ваше благородие.
Во взгляде Тирста отразилось нечто большее, нежели простое изумление.
— Гм… Губа у тебя не дура. А известно тебе, что сей девке немалое внимание оказывал господин подпоручик Дубравпп?
За густою бородой и усами усмешка Ивана осталась незамеченной Тпрстом.
— Никак нет, ваше благородие, не известно. Да ведь девка не колодец, не вычерпаешь.
Тирст откровенно развеселился.
— Ты, братец, и на язык востер! А се‑то спросил?
— Никак нет, ваше благородие! Но посмел, без вашего дозволения.
— Да… ты, видать, братец, плут большой!.. — сказал Тирст с удовольствием и, хмыкнув пару раз, что ему вполне заменяло смех, добавил: — Ну что ж, рабочий должен иметь жену, семью, дом. Дабы был он не бродяга, а честный труженик. Это хорошо! — а сам думал: «Прелести девицы удержат его надещнее надзора пристава».
— Женись, Еремей Кузькпн. Позволяю.
— Ваше благородие! Явите милость до конца. Замолвите попу словечко, чтобы повенчал. Хочу по совести, по закону.
— Скажу, братец, скажу.
Когда Тирст уехал, Герасим Зуев сказал Ивану, угрюмо насупясь:
— Негоже так. Обманом девку берешь. Али рассудил, вдвоем тонуть легше?
Иван покачал головой.
— Зря обижаешь, Герасим Васильич. Перед Настей у меня душа нараспашку. Ей все ведомо. И что делал, и что думал.
— Смотри, парень! Эту девку обидеть грех. У нее и так горя полна пазуха. Сирота сызмалетства.