Подпоручику было и радостно, что она так доверчиво откровенна перед ним, и тут же кольнуло, что он как будто для нее и не мужчина.
— Я сейчас, барин, — сказала она, убежала за куст и очень скоро появилась снова, уже в ситцевом набивном сарафане, обутая в легонькие чирочки. Белый платок она перекинула через плечо и, прямо и спокойно глядя на подпоручика, стала заплетать свою толстую рыжую косу.
Теперь, в длинном сарафане, она казалась тоненькой и даже хрупкой. И лицо у нее было совсем юное, девчачье: небольшой прямой, слегка вздернутый нос, чуточку пухлые губы, высокий чистый лоб и только большие, широко расставленные глубокой синевы глаза уже утратили свойственное юности выражение безмятежной беззаботности.
— У тебя рана на ноге, надо перевязать, — сказал подпоручик и, ухватясь за левый рукав своей рубахи, хотел оторвать его.
Она удержала его руку.
— Что ты, барин! Как но слободке пойдешь? — и засмеялась. —У нас шкура крестьянская, заживет, как на собаке.
— Зачем так говоришь! — воскликнул подпоручик с упреком.
— Право, барин, — продолжала она, смеясь.
Прежде строгие темные ее глаза словно заискрились.
— Не зови меня барином, — попросил он.
— А как же? — и уже какие‑то лукавые нотки зазвучали в ее голосе.
— Алексеем меня звать.
— Ну, это не про меня, — серьезно, почти грустно, сказала она, и мгновенная перемена ее настроения снова и радостно, и тревожно кольнула его в сердце. — А величать как?
— Николаевичем. А тебя как звать?
— Настасья, — и снова с озорной усмешкой: — Настька–охотница.
За разговором она доплела косу, закинула ее за спину и повязалась белым платочком.
— А теперь Акулька! — сказала она все так же по–озорному и тут же совсем серьезно и тихо: — Спасибо тебе, Алексей Николаич! Хоть и барин ты, а духпа у тебя добрая.
Она еще раз поклонилась и быстро пошла.
— Настя! — взволнованно крикнул он вслед: — А где я тебя увижу?
— А надо ли?
— Надо! — Он подошел к ней и взял за руку.
Она молча смотрела ему в глаза, не отнимая руки.
— Завтра вечером, как солнце на гору сядет, сюда приду.
Осторожно высвободила свою руку из его горячей ладони и скрылась в березняке.
Настя пришла, как сказала.
Едва уходящее к закату солнце коснулось округлой вершины горы и стало краснеть и пухнуть, молодые березки расступились и пропустили на полянку Настю.
Подпоручик, сидевший под сосной, вскочил и пошел ей навстречу.
Настя возвращалась с охоты. Не видя лица, подпоручик и не узнал бы ее. На ней были юфтовые ичиги, юбка из крашеного холста я холщовый же короткий полукафтан–сибирка. Коса уложена корзинкой, голова повязана синим платком, узлом на затылке. За плечами длинное одноствольное ружье, в руке пара чирков, связанных за сизые лапки.
— Здравствуй, барии! Вот и я! — сказала Настя задорно. — Ну, кого будем делать?
Подпоручик сразу же под ее мешковатым нарядом увидел столь взволновавшее его вчера сильное и гибкое тело, и кровь ударила в голову.
«Эх! Взять бы тебя в охапку и… целовать, целовать, целовать…»
Но вместо того сказал только с упреком;
— Опять барином зовешь…
— Не буду… Алексей Николаич… Ох, и устала я. Как только ноги несут. Сяду‑ка я па твое местечко.
Опустилась на примятую хвою, где только что он сидел, протянула ноги в мокрых разбухших ичигах, откинулась назад, опираясь локтем на горбатое корневище. А ружье прислонила к стволу рядом, с правой руки.
— В ногах правды нет, Алексей Николаич.
Подпоручик сел возле нее, бережно взял за руку. Настя, не глядя на него, убрала руку.
— «Ну, почему я молчу? — с отчаянием думал подпоручик. — Столько хотел сказать… и вот, слов нет… Я смешон в ее глазах, и это хуже всего…»
— Ну и зачем ты меня ждал, Алексей Николаич? — с еле заметной усмешкой спросила Настя.
— Настенька! Я…
— Погодн! Все знаю, что скажешь… Только ни к чему это. Скучно тебе… пошалить захотелось. А я, Алексей Николаич, гордая. Хоть и простая девка заводская. И чтобы не было промеж нас недомолвки, прямо скажу. Вчера меня силой не взяли бы… живая не далась бы… И ты лаской не возьмешь. Вот и весь сказ.
— Настенька! Да ведь я вчера…
— Что вчера? — перебивая его, уже со злостью в голосе крикнула Настя. — Станешь говорить: защитил, спас, облагодетельствовал! А сегодня за расчетом пришел! Что замолчал?