В душе Ивана Христиановича разыгралась жестокая борьба. Годами выпестованная ненависть к беглым требовала немедленного и жестокого наказания наглеца (Тирст уже видел, как корчится чернобородый под умелой плетыо, и слышал его стоны и крики); интерес — не казенный, свой! — настоятельно требовал повременить с экзекуцией.
Деловые соображения победили.
Тирст приказал, чтобы подавали пролетку, а пакет, заключавший в себе судьбу Соловьева–Кузькииа, запер в потайной стенной шкафчик.
Казачок доложил, что пролетка подана. Тирст надел полотняный картуз и поднялся из‑за стола.
Но в это время из приемной донесся какой‑то шум, послышались испуганные голоса: «Куда ты? Куда!» — дверь кабинета распахнулась, и на пороге, едва не касаясь притолоки взлохмаченной головой, застыл горновой мастер Герасим Зуев.
— Беда, ваше благородие! — сказал он, тяжело дыша. — Завалилась футеровка.
Тирст не спеша, мелкими шажками подобрался к мастеру, вобрав голову в плечи, пристально вгляделся в серое, взволнованное лицо Зуева. По морщинистому лбу скатывались крупные капли пота. Одна задержалась на косматой брови и упала на руку Тирста, уже тянувшуюся к горлу мастера.
Тирст вздрогнул и отдернул руку.
— Запорю! — закричал он, срываясь на визг. — Кто, говори, кто! Этот варнак, Еремей Кузькин?..
— Никак нет, ваше благородпе! — глухо, но твердо ответил Зуев, — Моя вина.
— Мерзавцы! — прохрипел Тирст и, толкнув едва успевшего отскочить Зуева, выбежал из конторы.
Рабочие рудного двора толпились у доменной печи. Завидя пролетку Тирста, рабочие сняли картузы и шапки.
— Чего обрадовались! — сердито прикрикнул Тирст. — и ну но местам!
Все торопливо отошли, только верткий кривоногий Тришка рысцой подбежал к Зуеву, который держался шага на три позади управляющего, и подал ему войлочную шляпу.
— Обронили, Герасим Василия.
Зуев устало махнул рукой.
— Где… Кузькин? — не оборачиваясь, спросил Тирст.
Зуев огляделся по сторонам. Возле пролома печи стояло ведро с водой и валялась холщовая куртка Ивана.
— Надо быть, в печь полез, ваше благородие.
Тирст приблизился к печи, по от нее так несло жаром, что он сразу попятился.
Зуев подошел к пролому.
— Еремей! Жив?
— Ну? — отозвался глухой голос из печи.
— Их благородпе требуют.
— Сейчас, — ответил Иван, и тут же из пролома печи вырвался его отчаянный, почти звериной лютости крик — и–а–а!
Тирст испуганно отшатнулся.
Из пролома выполз Иван и упал ничком на землю, бессильно выбросив вперед руки. На левом плече зияла багрово–черная язва ожога. Края рубахи округ тлели и дымились.
Тирст брезгливо поморщился от сладковатого запаха горелою мяса.
— Жжёт! — прохрипел Иван и потянулся к ведру с водой.
Зуев схватил ведро и облил голову и плечи Ивана.
С минуту Иван лежал неподвижно, тяжело и шумно дыша, потом оторвал голову от земли, увидел Тирста и, опираясь па правую руку, с трудом поднялся на ноги.
— Слушаю, ваше благородие.
Тирст, не отрываясь, смотрел на левое обожженное плечо. Потом заглянул в мутные глаза Ивана.
— Что произошло?
— Худой кирпич… Не выстоял… Менять надо…
— Опять простой! — приходя в бешенство, закричал Тирст, — Сколько? Месяц! Два!
— Неделя, ваше благородие, — возразил Иван. — Управился бы дни за четыре, да вишь… плечо пожег.
Плотно сжатые губы Тирста дрогнули в злобной усмешке.
— Не ошибся. Левым плечом прислонился.
Иван твердо выдержал его сверлящий взгляд.
— Ненароком, ваше благородие… Кто сам станет свое мясо жечь.
— Отойди! — отослал Тирст Зуева и, уставя глаз в переносицу Ивана, медленно процедил сквозь зубы:
— Пустишь печь в неделю, Еремей Кузькин станешь. Не пустишь, с Ивана Соловьева спрошу! Понял?
— Чего уж не понять, ваше благородие, — с рассудительной степенностью ответил Иван. — Прикажите только сапоги новые выдать. Как есть прогорели подметки.
Тирст велел положить Ивана в заводской госпиталь. Там скорее заживят ему столь нужную для заводских дел РУКУ–Герасим Зуев послал Тришку на конный двор за подводой.
— Попроворней! Да сена не забудь брось в телегу! — крикнул Зуев.
— Нешто мы не понимаем! — на ходу отозвался Тришка и припустил рысцой, весьма довольный тем, что хоть на час–другой избавлен от опостылевшей тачки.
Иван лежал иа земле, укрывшись за штабелем кирпи–палящих лучен солнца. На скрин колес подъехавшей телеги открыл глаза и приподнял голову.
— Ляяш, ляжи, мы тебя сейчас того… подымем, — засуетился Тришка.