И с какой стороны ни взять, крайне необходимо было подпоручику отлично выполнить генерал–губернаторскоо поручение.
Глава вторая
НАСТЯ–ОХОТНИЦА
Уйти надо было незаметно.
Настя знала, что лупоглазый Брошка, ходивший в денщиках у подпоручика, караулит ее на выходе за околицу слободкп. Вот уже несколько дней следит он за каждым ее шагом.
Смешной барин!.. Алексей Николаич… Нашел, кого в дозор определить… Да и к чему?.. А человек он, видать, хороший, ласковый… И глаза ласковые, синие… что Ангара в ясный полдень… Да ведь барин. И ничего уж тут не переменишь. Не судьба… Счастье не курочка — не приманишь, не конь — в оглобли не впряжешь…
Настя разостлала холстину на чисто выскобленном столе. Положила краюху свежеиспеченного хлеба, пяток пупырчатых огурцов, завязанную в тряпицу щепоть соли.
Выглянула в сени.
— Тетя Глаша, давай утицу!
— Несу, Настюша, несу. Да не выстудила еще.
Тетя Глаша, маленькая, сухонькая, словно перекатывается через порог. Серый платок у нее повязан узелком на лоб, и концы платка, как рожки, торчат над темным, словно из узловатого корня вырезанным лицом. В руках у тети Глаши обжаренная утка.
— Вот, выстудитъ‑то не успела.
— В котомке остынет, — говорит Настя. — Заверни, тетя Глаша. Я сейчас.
Настя выходит в сени, по лесенке, сбитой из ошкуренных березовых жердей, проворно поднимается на чердак. Здесь вкусно пахнет свежими вениками. Много их заготовила Настя впрок, на зиму. Пригибаясь, проходит Настя к слуховому оконцу. Отсюда виден береговой конец слободки.
Так и есть! В конце проулка, как жарок на опушке, торчит из‑за плетня рыжая голова Ерошки. Сторожит…
Вот глумной! Будто и пути в лес — только что по проулку… Через запруду и по той стороне малость подальше будет. Ну, да ведь ног не занимать — свои, молодые.
— Ай надолго уходишь? — спросила тетя Глаша, подавая Насте завернутую в холстинку еду.
Настя бережно уложила узелок в котомку.
— К ночи вернусь.
— А припасу на два дни берешь?
— Женихов прикармливаю, тетя Глаша, — засмеялась, котомку за плечи, ружье в руки и за дверь.
И разговор окончен.
Тетя Глаша только вздохнула вслед: «Ох, и девка!.. Бедовая… — и покачала головой и сокрушенно, и сочувственно: — Да ведь только и воли, пока в девках…»
Настя прошла огородом, осторожно ступая, чтобы не подавить переползающие межу. огуречные плети. По дороге сорвала шляпу подсолнуха, не совсем еще поспелую, но уже начавшую чернеть по ободку, и тоже ее в котомку. Через лаз в плетне перебралась в соседний огород, а оттуда в проулок — не тот, в котором притаился Ерошка, а другой, и мимо длинных из вековой лиственницы срубленных заводских амбаров спустилась к берегу, к самой запруде. По дороге встретила одного из казаков, на той неделе гонявших ее по березняку. Насупила брови, ожидая наглой ухмылки или острого словца, и приготовилась дать сдачи. Но, видать, парни крепко запомнили подпоручиковы советы. Казак только молча покосился на нее, а что вслед посмотрел откровенно завистливым взглядом, этого Настя уже не видела, как и не слышала, когда он вполголоса помянул крепким словом вставшего поперек дороги подпоручика.
На запруде, как всегда в знойный день, свежо тянуло от воды, умеряя жару, и Настя прибавила шагу. Гребень запруды порос травой.
Посередине, где пролегала дорога, трава была примята копытами лошадей и прорезана колеями, но по обочинам росла густо и привольно, не страшась засухи. Идти по траве было мягко и в охотку.
Настя вспомнила про сидящего в дозоре Ерошку, оглянулась. На выходе из косого проулка, там, где обычно он ее караулил, никого сейчас не было. Видно, заметил ее и побежал вдогон. Настя усмехнулась. Беги, беги!.. К запруде вплотную подступила тайга. Ищи ветра в поле — охотника в лесу…
Вот и лес. Не всякому он приветлив, а иному и страшен. Ходить в лесу — видеть смерть на носу: либо деревом убьет, либо медведь задерет. А Насте лес — и семья, и школа, и нива, и дом родной…
Все в лесу ей знакомо, понятно, близко.
Вот опушка. Это как сенцы у дома. Мохнатые сосенки–подростки и тонкие белоствольные березки словно выбежали из лесу встречать ее, да гак и остались здесь. Не хочется им идти назад в сумрачную тишину — под солнышком, на ветру, на свету — веселей. Здесь и трава гуще, и цветов богаче. Сюда с берега залетают стрекозы, а возле цветов вьются с жужжанием шмели и звенят пчелы. Сюда прибегают босоногие слободские ребятишки собирать притаившуюся в траве сочную и пахучую, красную, как капельки крови, землянику.