— Очень приятно, — бесцветно сказал Сергей Геннадиевич. — Тимофей, можно я поговорю с Марком наедине? Не против? Это займет всего пару минут.
Тим увидел по выражению лица, что я не возражаю.
— Подожду в кухне, — сказал он и вышел.
Сергей Геннадиевич вернулся к столу. Видимо думал с чего начать. Его взгляд остановился на телефоне с автоответчиком. Потом он посмотрел на меня.
— Как у вас дела, Марк?
Я сел в кресло рядом с входом, облокотившись локтями на колени, и протерев лицо ладонями.
— А что?
— Я беспокоюсь за вас.
— Спасибо, не нужно.
— В самом деле? — медленно проговорил Сергей Геннадиевич. Он смотрел в одну точку все более застывающим взглядом. Потом неожиданно сказал: — Если у вас все нормально, Марк, — и нажал на кнопку автоответчика, — то, что это?
Раздался фон телефонной линии, зазвучал мужской голос:
— Здравствуйте, меня зовут Петр Игоревич Ленский, капитан уголовного розыска. Мы никак не можем застать вас, ни дома, ни на работе, гражданин Меерсон, а нам бы очень хотелось побеседовать с вами о Павле Вольском. Позвоните, пожалуйста, когда прослушаете это сообщение.
Он назвал номер, и сообщение закончилось.
Теперь Сергей Геннадиевич смотрел на меня, словно упрекая или ожидая моих оправданий. Как бывает у начальника, подозревающего своего подчиненного в финансовых махинациях, из-за которых его фирма терпит колоссальные убытки. Такая сценка ему, наверняка, знакома, у него есть собственная компания по поставке запчастей.
— Сергей Геннадиевич, — начал я, — как это относится к вам?
— Как же, Марк? Капитан уголовного розыска не может найти вас. Я посчитал, что нужно сказать вам об этом.
— Спасибо, но это ведь не ваш автоответчик.
Он понял суть моего недовольства и многозначительно добавил:
— Да, конечно. Но и не ваш.
— К чему вы ведете?
— Эта квартира оформлена на отца Марины. Мы собираемся ее продавать.
И хотя я не намеревался здесь жить, я привык к этому месту как к своему дому. Слова крестного Марины прозвучали резко. Дальнейших разъяснений не требовалось.
— Вы хотите, чтобы я убрался отсюда поскорее, — озвучил оставшееся недосказанным я.
— Вы правильно меня поняли, — его глаза вдруг стали непреклонны.
— Так за этим я и приехал. Точнее, за своими вещами. Но не нужно лезть в мою жизнь. Раз мы друг друга поняли, думаю, разговор закончен.
Сергей Геннадиевич коротко кивнул.
— Уверен, у вас еще много дел, — я встал с кресла, — Тем более вам, должно быть, сложно здесь находиться, ведь это квартира вашей любимой покойной крестницы.
Он спрятал за улыбкой свою злость, но самообладания не потерял. Утрата Марины нисколько не объединяла, а лишь увеличила пропасть между нами.
— Вы правы, мне уже пора.
Он невозмутимо вышел из комнаты, взял зонт и покинул эту квартиру, не попрощавшись.
Тим выглянул из кухни и вопросительно посмотрел на меня. Я закрывал дверь за Сергеем Геннадиевичем.
— Я почти все слышал, — сказал он. — Похоже, этот мужик тебя не очень жалует.
— Это взаимно. Ладно, давай соберем мои вещи да поедем отсюда.
Моих вещей здесь было много. На чердаке над мариныной квартирой я нашел несколько картонных коробок, пригодных чтобы вместить одежду и другие вещи. Сорвал со стены фотографии, сделанные мной в том далеком прошлом, где счастье весило больше чем просто слово. Целую вечность назад.
Фото, которые украшало лицо Марины, я складывал в отдельную папку. Выбирал из общей массы ее фотографии и чувствовал, как к горлу с ломотой подступают слезы, от этого я работал быстрее, чтобы перестать видеть ее лицо на фотографиях. Поспешно затолкав их в папку и закрыв, я швырнул ее на стену, и папка упала на стол.
Во мне разгорелась нестерпимая злость к самому себе. Я возненавидел себя из-за того, что не могу вынести потери, и буду ненавидеть, если вынесу. Выходит, я больше не могу видеть лица Марины? Оно мне невыносимо? Вот во что превращается любовь после утраты?
Я с силой ударил ботинком по столу и услышал звон бьющегося стекла внутри. Твою мать! Из щелок под дверцами стола полились струйки растворов для проявки.
С лестницы заскочил настороженный Тим. Он беглым взглядом окинул все помещение, при этом задержав его на открытой двери на крышу, где бушевала стихия, и остановил взгляд на мне.
— Что, Тим? — устало спросил я.
— Что здесь грохочет?
— Полоумный фотограф-психопат.
— Зачем?
— Потому, что он полоумный, Тим.
— Все так плохо?
— Всё в порядке. Вот, возьми, — я протянул коробку с фото. — Я сейчас спущусь.
Он кивнул, взял коробку и вышел на лестницу.