— Операция закончилась, почка работает.
Его глаза блестели от слез и от вымученного счастья.
— Видишь, Сашенька, уже три четверти пути пройдено.
Я первый раз в жизни при посторонних назвала директора Сашенькой, а он и не заметил. И я не заметила. Вот старость и нервы что с человеком делают. Это со мной, в смысле. Но на душе стало легче у обоих. А он так и смотрел в мои глаза и улыбался, и плечи так и не отпускал, а я тоже улыбалась.
— Кофе тебе сварить? Пошли ко мне.
И мы пошли под удивленными взглядами медперсонала. Я усадила его на диван и налила кофе. Он попросил тот, что любила Люба. Пил потихоньку и все улыбался. Опять невольно залюбовалась им. И зачем Бог наградил его такой внешностью?! Даже половины бы ему с лихвой хватило.
— Ты Любе звонил?
— Нет, она сама сообщила, когда он уже от наркоза отошел. Сказала, что жалко, что меня рядом нет. А я ответил, что жалко, а сам подумал, что она была права, когда не позволила мне ехать. Как будто знала, что я должен был быть тут, что так с Мариной получится. Страшно подумать, что могло бы быть…
— Как она? Марина?
— Физически гораздо лучше, чем морально. На теле рубцов не избежать, а в душе… даже не представляю. Она Сереже позвонила. Он пришел, с ней остался. Хочу, чтобы он с ней был, и боюсь. Я не верю ей до конца, но и парню жизнь искалечить не дам. А без него она пропадет. Пробовал с Женей говорить, но она не мать — кукушка. Ей без разницы сын, что бы он ни делал — все хорошо, лишь бы ее обеспечивал. Денег у меня опять взяла. Я дал. Не знаю, зачем даю. Люба говорит, что это отмазка для совести. Да сам понимаю, но так хочется, чтобы она матерью ему была. Сколько лет он у нас прожил, а все равно ее любил. Все экономил, подарочки ей какие-то делал, потом просто деньги давал, а она брала… Я бы не взял у сына. Я ж работаю, и она работает, зачем, он и так, и готовит, и стирает за ней. Красивая баба, но такая непутевая по жизни. Ей такой сын достался, а она просто оценить его не может.
— Марина любит его. Всегда любила, она приходила ко мне.
Я рассказала тот давний разговор. Саша молчал.
— Как вы думаете, если бы тогда я… ну, у меня бы ничего с не было. Ваня был бы здоров, и Марина не творила бы, и не пострадала?! Ведь так?
— Сам знаешь, что не так. Не знаю, что бы было. Хватит, никто не знает. Случилось так, как случилось. Не ешь себя сам, вокруг и так людоедов много. Видишь, налаживается все, так радуйся, не гневи Бога. И между Мариной и Сережей не вставай, беду накличешь. Прими все как есть, и пусть идет, как идет.
— Может, вы и правы. Мне судить трудно, но я знаю, что прислушаюсь к вам. Скорей бы уже Люба вернулась. Я без нее как без рук, да и без головы, наверное.
Мне стало смешно и жалко его одновременно. Передо мной был первый руководитель, человек, в чьих руках крутилась и работала вся махина такого не маленького заведения, и он знал каждый винтик и каждое звено. Он предугадывал все по работе, он давал задания и получал результат, и он был сейчас так слаб, потому что рядом не было жены.
Я не знала, что сказать ему, а в его синих глазах стояли слезы, то ли радости за сына, то ли печали и раскаяния… Он не хотел уходить, для него в данный момент я была частицей Любы, и ему со мной было легче. А потом, я была человеком, который любил его несмотря ни на что. Так матери сыновей любят, как я его любила. Да, по сути, он и был где-то мне сыном.
Но он ушел, потому что дел накопилось, потому что институту нужен, нет, просто необходим первый руководитель, и у нас он был.
Я вымыла чашку и поставила на место, а потом пошла на обход, потому что и отделу нужен руководитель, и каждый должен, просто обязан выполнять свою работу.
С того дня Саша будто преобразился, с ним стало легко. Об этом говорили все сотрудники. Нет, требовать меньше он не стал, и мягче, пожалуй, не стал тоже, но он стал живой, открытый, милый и ужасно обаятельный. Он позволял спорить и доказывать свое мнение, и иногда даже соглашался. И он улыбался… А его улыбка была настолько бесподобна… Было только одно изменение в его внешности — он стал седой. И с этим уже ничего нельзя было поделать.
Люба с Ванечкой все никак не возвращались. Весь курс реабилитации было решено проходить там, в Бостоне. Почка работала, иммунодепрессанты Ванечка переносил сносно. Физические нагрузки ему давали дозированно, постепенно увеличивая. Он шел на поправку.