Уйти просто так я не смогла. Я сама отнесла трупик в патологию и попросила дежурного собрать младенца после вскрытия. Может, похоронят его по-человечески…
Всю дорогу домой слезы не просыхали.
Роман проводил меня до подъезда.
Часть 25
Случилось первое сентября. Мой мальчик пошел в школу. Жизнь в один день значительно усложнилась. Теперь надо было писать в прописях, читать, считать и делать уроки. Сашенька прекрасно считал и очень бегло читал, и читал он уже далеко не детскую литературу. Но теперь надо было выполнять все, как требуют в школе. А усидчивостью он не отличался, все брал с наскока, благодаря хорошей памяти. Еще английский, французский и немецкий. Я их не знаю, ну, может, английский с переводчиком, а сын должен. И Сашенька учил, только потому, что так хотел папа.
Моя мама как всегда ворчала, что ребенку голову забивают всякими глупостями. У нее, что бы он ни делал и как бы ни делал, все было хорошо, ну просто замечательно, даже если и делал он из рук вон плохо. Александр Валерьевич же во всем стремился к совершенству и в первую очередь в обучении сына. Внуку его стукнуло два года, он часто забирал его к нам или гулял с сыном и внуком. Интересно, что маленький Валерка не взял от Любы ничего. Он был маленькой пухлой копией Борисова. И лез в душу даже тем, что картавил и плохо выговаривал шипящие. Самое интересное, что его любила даже моя мама. А Сашенька так просто боготворил племянника. А я что? Я рада, всё не один мой мальчик. Всё у него еще кто-то близкий есть. Всякие грустные мысли посещали мою дурную голову все чаще и чаще. Мой академик моложе не становился, а еще перенес два инфаркта. И я боялась. Если бы кто знал, как я боялась! А он не скажет ничего, не пожалуется, все всегда в себе. Разве только мой страх видел. А как увидит беспокойство в моих глазах, так обнимет, поцелует и скажет мне на ушко, чтобы, вроде и не слышал никто: «Поживем мы еще с тобой, Катя!». И так мне тепло на душе становится, но все равно страшно…
Вот так и жили. Люба работала в хирургии уже третий месяц. Высохла совсем, отношения с коллегами не складывались. Дочку Корецкого не принимали, только потому, что дочка. Интересно, а если бы они узнали, что я с ним уже столько лет, тоже бы, наверно придумали чего. Он хочет меня защитить, от склок, сплетен и наговоров. А я хочу замуж. Хочу носить обручальное кольцо и гордиться этим. И мне на всех плевать! А еще Роман со своими ухаживаниями. Неплохой он мужик, просто не тот, кто мне нужен. Но я ему не говорю. Зачем обижать человека? За что? Отшучиваюсь, что, мол, меня все устраивает, что надеяться ему не на что, что у моего сына есть отец, с которым мы поддерживаем отношения. Но все без толку. Все равно каждое утро у меня стояла свежая роза и если бы кто знал, как мне было приятно. Все-таки женское начало и здравый смысл ничего общего не имеют.
Так вот, сегодня я вошла в кабинет, а розы не было. Удивилась, конечно, но что поделаешь. Бросила сумку на стул и прошла к шкафу переодеваться. Я была лишь в нижнем белье, когда услышала покашливание сзади.
— Прости, Катя, но еле тебя дождались, неудобно, постучать надо было.
— Рома, уже не постучал. Докладывай, пока я пижаму надеваю.
И он сказал, что вызвали его в четыре, что женщина с улицы, с черепно-мозговой травмой без документов, беременность недель тридцать пять-тридцать шесть. Ну, нейрохирурги смотрели, наблюдают в динамике, и он наблюдает. Она загружена, спит. Меня ждут, для окончательного решения.
Пока он мне все это говорил, я надела пижаму, носочки и туфли-балетки. Роман просто пожирал меня глазами и, глядя на выпуклость на его штанах, не без эффекта.
— Пошли, Рома.
Я сделала вид, что ничего не заметила. Всю дорогу в реанимацию мы шли молча. Я сделала УЗИ, и мы с нейрохирургами приняли решение кесарить, а потом убирать нарастающую субдуральную гематому.
— Кто будет кесарить? — спросил Роман.
— Хочешь?
— Да.
— Вопрос решен. Я рядом, если что.
— Спасибо, Катя. Доверяешь?
— Рома, я бы тебе свою жизнь доверила.
— Ловлю на слове
— Пошли мыться.
Он справился. Ребенок по всем параметрам был доношенный. Его сразу отправили в отделение, матери же предстояло долгое выздоровление. Роман был просто счастлив. Он болтал не переставая, рассказывал о своих ощущениях, о надеждах на будущее. Оказывается, он толком и не оперировал никогда, был теоретиком, работал в женской консультации, потом на кафедре. А вот кайфа от операционной словить не смог. А сейчас вот понял, что это здорово. И у него получилось.