Расстроиться и подумать о происходящем мне не дали. Раздался мой любимый стук в дверь, и на пороге моего кабинета появился любовник Кузнецовой.
— Здравствуйте, мы можем поговорить?
— Можем, проходите.
— Екатерина Семеновна, я навел о вас справки, выслушал кучу мнений, и я понял, вы прекрасный врач и вы человек. Я вижу, вы считаете меня чудовищем. Я хочу, чтобы вы поняли, что ошибаетесь. Мне глубоко не безразличен ребенок, которого носит Лена. Она не мать, понимаете? Ей кроме моих денег ничего не надо и ребенок не нужен. Она рассчитывает, что родит, я уйду из семьи и буду ее содержать. Но не уйду и содержать не буду. Я хотел уберечь сына от детдома, от нищеты. Да от такой матери, как Лена, в конце концов. Вот вы слушаете меня и думаете: «Бред. Она ангел, как она хочет ребенка!». Ведь так? И я так думал, когда познакомился с ней. Я влюбился, я увлекся. Я увез ее в Италию и прожил с ней три месяца. Я забыл про жену, с которой уже пятнадцать лет, и двух дочек. Только Лена, она мое все. А потом скандал, потому что я не купил платье от «Прадо». Дальше — больше. Я не купил, у нас разлад. Потом беременность. Все, женись! И вся ее тухлая сущность полезла. Моя жена — дрянь. Но не ей об этом судить. Дочери — дуры. Но я их отец, и уважать их она должна. А потом я понял, что она пустышка, просто требующая у меня денег. Ей не нужен ребенок, она просто ненавидит детей, а он лишь средство обеспечить себя всем, что ей захочется. И я повязан. Я не могу бросить ее, потому что она носит моего ребенка, я не могу заставить ее избавиться от ребенка, хотя в данной ситуации это акт гуманизма. Я не могу забрать ребенка и объяснить все жене. Хотя я бы объяснил, но Лена его не отдаст, потому что он средство получения прибыли. И я принял решение. Она родит, и я прекращаю за нее платить. Вот пусть с ребенком в общую палату. Пусть будет, как все. Тогда станет ясно, нужен он ей или нет. Сколько до родов осталось?
— По срокам две недели, но вы же понимаете, что точно никто не скажет.
— Я прекращаю финансирование.
— Я не имею права вас заставить платить или не платить.
Он ушел.
Я выглянула в коридор. Около моего кабинета на стуле сидела Ирочка.
— Ирина Николаевна, что вы делаете?
— Вас жду. Вы же сказали, что я с вами…
— Так вы полдня сидите? Сходите в столовую с мужем.
— Он на кесаревом.
— Пойдемте со мной.
Мы пообедали, потом обход в отделениях. Потом роды, обычные физиологические без признаков патологии и даже без разрывов. Просто Ирочку надо учить. И все. Просто учить.
Идя домой, я думала о ней. Да, об Ирочке. Она любит детей, она просто баба, без наворотов, без претензий, просто баба. Вот вернется она домой к мужу, детям, маме… А я к кому? К сыну? Выслушать весь тот негатив, который возник в его малолетней бестолковой башке. Он же не понимает, что подставляя меня, толкая на криминал, подставляет и сестру, и Сашу Борисова. Он память отца пачкает. Как втолковать ему все это? Ведь он мне в ответ скажет, что дружба важнее. Что его авторитет в компании главнее, и Даша — вот она, живая, вместе с ее беременностью, а отца уже давно нет. Не знаю! Ничего не знаю и не понимаю! Вот жизнь прожила, а все равно дура дурой.
В этот вечер Саша со мной не разговаривал. Вообще не разговаривал. На следующий повторилось все тоже самое. Я к общению с ним не стремилась. Он был дома, на глазах, накормлен, а больше мне ничего не надо было. Сам заговорит. Я перед ним на задних лапках ходить не буду! Только сердце ноет и настроение — застрелись.
Затем наступило мое дежурство. То есть рабочий день, плавно переходящий в рабочую ночь, а потом опять плавно в следующий рабочий день.
Начался первый из двух рабочий день со скандала. Лену Кузнецову действительно перевели в общую палату. Как она орала! Мы были кто угодно, даже фашисты. Она, видите ли, особенная, а мы ее ко всякому отребью. Вот именно так и выражалась. Пришел Борисов и силой своего обаяния, а также волевым решением заткнул Кузнецову. Далее мы с Ромой отчитывались перед ним, как нашкодившие школьники, о том, почему мы сами не можем решить организационные вопросы и почему мы не умеем работать с пациентами. Говорил он с нами металлическим голосом начальника. А я думала: «Хорошо же его выучил мой муж! Ну почему у меня никак не получается быть железной леди?»
Только я вошла в свой кабинет, как меня вызвали в предродовую. Позвала Ирочку и вперед.
— Екатерина Семеновна, — дрожащим голосом говорила Ирочка, еле поспевая за мной, идущей быстрым шагом. Ее вес никак не позволял ей быстро двигаться, одышка мешала. — Екатерина Семеновна, а Борисов, хоть и красивый как бог, но еще злее Корецкого. Я того боялась, как чумы, а этого как завижу, так прячусь.