Я совсем разрыдалась. Люба обняла меня, в ее глазах были слезы, а я все плакала.
— Я поговорю с братом вечером, мы с мужем с ним поговорим.
Работать я не могла и ушла домой.
Я думала. А ведь мой мальчик прав. У него нет будущего здесь, и что? Я действительно хочу обломать ему крылья, спрятать, не пускать от себя потому, что мне так лучше? От кого я его пытаюсь защитить? Получается, что защищать его надо от меня и моего огромного материнского инстинкта. Я как тормоз сейчас для него. Но как тяжело отпустить. Если бы кто-нибудь знал!
Я говорила сама с собой, как с умным человеком, а иногда и с не очень умным. Потом мелькнула здравая мысль, что я просто схожу с ума. И я уснула. До утра.
Утром проснулась от того, что кто-то сел на мою кровать и взял меня за плечо.
— Саша? — не открывая глаз произнесла я.
— Конечно, мама. Прости!
— Давно пришел?
— Нет, только. Там твой директор просил передать, чтобы ты не торопилась и его замша-плакса тоже. Серьезно, мамуля, надо поговорить.
— Надо.
— Только без бабушки. Мама, я прилягу?
— Нет, это сторона отца.
— Прости. Кстати, отец купил мне квартиру в Бостоне, и открыл счет на обучение. Ты знала?
— Нет. Люба тебе сказала?
— Люба. Она говорит, что никогда не оставит тебя.
— Я знаю. Просто все так не просто, Сашенька!
— Мамочка, ну я же не на всегда уезжаю. Может, выучусь и вернусь. А может, ты ко мне. Внуков нянчить.
— Кстати, а твоя девушка, что?
— Людочка? Ничего. Ты же понимаешь, что я уеду и она найдет другого. Так, подростковое увлечение, да и увлечение ли?
— Понятно, а что с ее стороны?
— Страсть, не перерастающая в что-то большее. Мама. Я видел, что такое любовь — у вас с папой и у Любы с твоим директором. У нас с Людочкой совсем не то. Понимаешь?
— Да, я могу быть спокойна?
— На все сто. Завтракать пойдем. И перестань реветь, прими действительность. И пойми, что Америка хоть и край света, но туда летают самолеты и обратно тоже.
— Пойдем завтракать.
Он вышел из комнаты. Я накинула халат. Застелила свою половину кровати, та, вторая, была не тронута, и пошла на кухню, там уже возилась моя мама.
— Саша, поговори с матерью, она не может всю жизнь быть одна, еще и ты уедешь, — раздавался голос мамы.
— Отвянь, ба. Как ты не поймешь… Не трогай ее. Вот просто не трогай.
Часть 39
Ступенька, еще ступенька, вот так одна, вторая, третья. Вся жизнь на этих ступеньках осталась. Сколько ног их истоптало, сколько? Молодых, старых, детских… Мысли странные в голову лезут. Вот так конец сентября… я тогда беременная была, ждала его. Он Любу увез, а я ждала.
Ступеньки те же. Только его давно нет, а я Сашеньку в Америку отправила. Жила с ним в Бостоне три месяца. Люба с Сашей с нами сначала, но потом работа, дети, дела. Они уехали. А я с ним осталась. Никогда не видела бостонской квартиры мужа. Скромно, стильно, со вкусом. Сашенькину квартиру оценила. Он продумал все, все знал наперед, только тоску мою предвидеть не мог. А может, просто в расчет не брал — тоску лютую. Но все проходит, и мне пришло время возвращаться. Сейчас дойду по ступенькам до третьего этажа, войду в отделение и закружит меня больничный водоворот. Воронка такая, что если не нырнуть поглубже, то никогда из нее и не выплыть. А оно мне надо? Выплывать? Нет. Меня в этом водовороте все устраивает. В нем тосковать некогда и чувствовать тоже. Там надо делать свое дело и на глупости не отвлекаться. Просто не забывать дышать, и все.
Я шла в свой кабинет, когда услышала разговор на повышенных тонах, и один из голосов принадлежал Роме. Второй голос, почти бас, соотносился с очень взрослым мужчиной, явно привыкшим командовать. И я вошла, просто вошла в палату, еще не надев больничную пижаму и халат, а как была, в твидовом строгом костюме и лодочках на каблуках.
— Роман Владимирович, — даже не поздоровавшись, начала свою речь я, — что у вас тут происходит? Почему вас слышно за пределами отделения?
Он радостно улыбнулся, увидев меня, и произнес.
— Екатерина Семеновна, рад вас видеть. Докладываю как заведующей отделом. Женщина поступила по скорой. Беременность тридцать шесть-тридцать семь недель. Двойней. Схваток нет, но есть подтекание околоплодных вод. При осмотре шейка сглажена, мягкая, раскрытия практически нет. Вот, положили, а он требует отдельную палату. Я говорю, что все равно ее скоро переведут в родблок. Зачем отдельную? А он командует, как в казарме.
— Понятно. Роман Владимирович, вы с дежурства?