— Все?
— Все! А разве мало?
— Мы договаривались, что вы выскажетесь и уйдете навсегда. Идите.
Она подходила к двери, когда та распахнулась, и передо мной возникли мой сын и Митя за ним следом.
Я обняла Сашеньку.
— Мама! Ну не плачь только! Или не рада?
— Господи, мальчик мой! Какими судьбами?
— Во! Дядя Митя, мальчик. Мамуль, я на все лето. Я так подумал, что Люба родит, так ей помочь надо, это ж четвертый ребенок, а ты уедешь. Нехорошо. А так мы с тобой вместе сестричке и поможем.
— А работа? Сашенька, ты же говорил…
— Работа не волк, мамуль. Я тут сделаю, на этой базе. Думаю, Саша мне не откажет. Так, все быстро пошли, а вы, женщина, что?
— Она уходит, Сашенька. Митя, не беспокойся, все нормально, она уже уходит — навсегда.
Часть 48
С работы мы пошли к Любе. Как она была рада, даже и не расскажешь словами. Все-таки замечательные у меня дети. И их дружбе я только радуюсь.
Валерка чуть перерос моего мальчика, но висел у него на шее, Сережа прижимался сбоку, а Марина залезла на руки и не слезала весь вечер.
Я вспомнила все мои страхи, которые одолевали меня, беременную Сашенькой. Боже мой! Что я могла натворить тогда, лишить моего сына семьи? А так, вот то, чего так хотелось для моего мальчика.
Домой вернулись к полуночи. Я постелила Саше в его комнате, да и мы с Митей легли.
— Катюша, я должен тебе объяснить…
— Что, Митя? Подожди, не перебивай. Она была хорошей няней и нравилась Оле. Ты боялся привести в дом другую женщину и решил попробовать с ней, уверяя себя, что стерпится-слюбится, но не стерпелось и не слюбилось. Ведь так? Именно это ты хочешь мне объяснить?
— Катя, я не мог больше. Она была мне даже не безразлична, а неприятна. Оля выросла. Они общаются и дружат до сих пор. Я тогда объяснил дочери все, и она поняла. Я поступил нехорошо, но сердцу не прикажешь, она надеялась, я не оправдал ее надежд.
— Я поняла, Митя, и не осуждаю. Но учти, я своего не отдам.
Он притянул меня к себе.
Следующий день выдался тяжелым. Я сделала кесарево Любе, мальчик получился чудный, и с ним все было хорошо. А вот дальше все пошло не так. В результате я удалила матку тридцатитрехлетней женщине.
Я сама была в шоке. Я анализировала ход операции снова и снова. Но ни понять, ни что-то изменить уже не могла.
Я пила кофе в своем кабинете. Видеть никого не хотелось. А в голове крутилось: «Он не простит!» Да, он не простит, хотя прощу ли я сама себя? А следующей мыслью было — за что же прощать, я все сделала правильно. Так почему же так мерзко на душе? Почему чувство вины не отступает, а захлестывает все с новой и новой силой? Я была обессиленной и разбитой. А надо встать, пойти в реанимацию и быть с ней, пока она не отойдет от наркоза.
И я бы пошла, но там точно ОН. Боже, с каких пор я его боюсь? Я нигде не накосячила, но объясняться мне с ним все равно придется. И сделала я все только с его разрешения. Он владел ситуацией, хотя, если бы даже он запретил, я бы все равно сделала то же самое.
Я допивала третью чашку кофе. У меня уже тахикардия, пора остановиться. Все равно, как бы я ни тянула, сейчас встану и пойду в реанимацию.
Я вошла в палату реанимации, а он даже не повернулся, так и сидел рядом с ней, и держал ее руку в своих.
Я остановилась. Закрыла глаза и вдохнула, потом выдохнула.
— Саша, она просыпалась?
Он повернулся ко мне.
— Да, ненадолго. Но ее загрузили, пусть отдыхает.
— Сам как?
— А вы?
— Лучше не говорить.
— По крайней мере не здесь.
Мы вышли в коридор. Он внимательно смотрел на меня, прямо в глаза, прямо в душу. Казалось, он видит весь бардак, который сейчас там.
— Я прокручивал все, анализировал. Все правильно, вы все сделали правильно. Я немного затянул, надо было решение принимать сразу, но понимаете…
— Я понимаю. Кто б меня понял?!
— Вы обо мне? Так я врач и поступил бы так же. Что же за наследственность такая? Ведь ее мать умерла от того же. А Люба жива, потому, что мы с вами рядом были. У нас четверо детей. Ну, мало ли чего я хотел… Все, давайте прекращать это самоистязание. Вы внука видели?
— Нет. Только там в операционной. Пойдем?
— Да. Пошли в детское.