А приказ № 157 по 136-му батальону, которым образована комиссия по отбору документов, издан 5.7.1941, причем комиссии приказано начать работу пятого же, а закончить шестого июля [31].
Стало быть, батальон начал уничтожать архив раньше. чем поступила команда из Москвы. Или для батальона было особое указание? Во всяком случае, архивы конвойных частей, охранявших Старобельский и Осташковский лагеря, за 1939-1941 гг. вообще не сохранились.
Командовал батальоном полковник Межов Терентий Игнатович: в январе 1941 года его сменил майор Порфирей Антонович Рспринпев. комиссаром батальона был старшин политрук Мамах Федорович Снитко (Снытко), начальником штаба капитан Яворский Николай Викторович, а в начале войны – капитан Оловянов Владимир Феофанович.
Штаб батальона располагался в Смоленске (ул. Смирнова. 19). Здесь под ею охраной находились две тюрьмы НКВД, следственная и внутренняя, и склад. Батальон, кроме того, был занят эшелонным, плановым, городским (в суды и на вокзал) и особым конвоированием, а также нес внутренний наряд. Численность боесостава в первом квартале 1940 года составляла 404 человека и к концу года существенно не изменилась. На вторую половину года приходится значительное увеличение числа эшелонных конвоев (53 в четвертом квартале против 10 в первом), число же плановых конвоев на протяжении года колеблется от 32 до 46. Эта максимальная цифра соответствует, что немаловажно, второму кварталу [32].
В 1939 году батальон отконвоировал 9956 военнопленных, из чего видно, что это не являлось основной его задачей. Но с 25 сентября одна рота выделена для охраны лагеря в Козельске. Кроме того. батальон, как я уже писал, нес охрану Юхновского лагеря, который в польских источниках чаще всего фигурирует как "Павлищев Бор" [33]. В первом квартале 1940 года на охране лагерей было занято 60 человек, во втором – 100 (14 постов, видимо, в три смены).
136-й батальон был на отличном счету у командования. В описываемый период его конвои не допустили ни одного побега, не зафиксировано и других сколько-нибудь серьезных нарушений. Один негативный факт, впрочем, упоминается. "На инспекторской проверке, – поведал в своем отчетном докладе от 24.6.1940 секретарь комитета ВЛКСМ Скоробогатов, – комсомольцы не показали ведущей роли по стрельбе из ручного пулемета п револьвера "наган" [34]. Зато куда больше было поощрений. Так, в честь 22-й годовщины конвойных войск приказом по бригаде от 19.4.1940 ценными подарками награждены диспетчер батальона М.Ф. Горячко и помкомвзвода А.И. Плахотный, а политруку Д. Г. Зубу объявлена благодарность [35], в том же месяце (обратим внимание на даты) приказом по бригаде объявлена благодарность вожатому служебной собаки В.И. Ульянову – "за умелое использование служебной собаки "Орка" в эшелонном конвое по маршруту Смоленск – Кандалакша" [36].
Монастырь Свято-Введенская Оптина Пустынь занимает совершенно исключительное место в истории русской культуры, богословия, философии. О нем существует обширная литература, в том числе и появившаяся в самое последнее время (назову, в частности, обстоятельную статью Вадима Борисова в "Нашем наследии", 1988, IV), так что читатель вполне может составить себе представление о феномене Оптиной и без моей помощи. Нет смысла повторять здесь общеизвестные вещи – достаточно исправить явные недоразумения и ошибки современных публикаций, немаловажные для нашей темы.
Одна из ошибок касается первоначального назначения скита и принадлежит перу опять-таки Н.С. Лебедевой, которая указывает, что в скиту "останавливались паломники". Это утверждение противоречит самой этимологии слова "скит". В Иоанно-Предгеченском скиту, основанном в 20-е годы прошлого века, располагались кельи знаменитых оптинских старцев. Существовало в Оптиной и восемь гостиничных корпусов, после революции разобранных на кирпич, но, разумеется, не на территории скита или монастыря, а вне их. Иначе и быть не могло, ибо на территорию скита не допускались женщины. Открыв соответствующую главу "Братьев Карамазовых" ("Приехали в монастырь"), мы найдем топографически точное описание дороги в скит: герои направляются туда для встречи со старцем Зосимой, прототипом которого послужил, как известно, старец Амвросий. Келья Амвросия до сих пор цела, как и другая постройка того же типа. В 1939-1941 годах там размещалось лагерное начальство, в 1943-1956 – спецдетдом для детей репрессированных. Казарма же конвойных располагалась в том здании, где теперь братская трапезная. В документах НКВД скит именуется "территория № 2". По воспоминаниям бывших узников Козельска, в нем содержали уроженцев Западной Украины и Западной Белоруссии.
Случаются дефекты и посерьезнее. До сих пор не могу понять, что заставило Нину Чугунову, автора прекрасного очерка об Оптиной ("Огонек", 1989, № 34), написать, что до войны в бывшем монастыре был пионерский лагерь. Был там лагерь до войны, верно, да только не пионерский. Не поручусь, что пионерского вообще не было, но ведь нельзя же, в самом деле, ни словом не обмолвиться о другом лагере. В контексте катынской проблемы это выглядит, мягко говоря, некорректно.
А до лагеря НКВД в монастырских постройках помещался санаторий имени Горького. По словам Свяневича, получив возможность переписки с родственниками, пленные должны были именно санаторий указывать в качестве обратного адреса – профессор усматривает в этом некий черный юмор энкаведистов. Возможно, поначалу такое указание действительно было дано, однако вскоре адрес узников Козельска изменился: на конвертах и открытках, извлеченных из катынских могил, стоит "СССР, Козельск, почтовый ящих 12"; одна из таких открыток факсимильно воспроизведена в книге Я. Заводного.
Обстановка и условия жизни в Козельском лагере описаны достаточно подробно, известно даже расписание киносеансов (Pamietniki znalezione w Katyniu. Editions Spotkania, Paris, 1989), поэтому не буду повторяться, а расскажу лучше о собственных поездках в Оптину.
В поселке Оптино, расположенном в непосредственной близости от монастыря, поляков помнят многие, но смутно, а за более подробными сведениями направили меня к Клавдии Васильевне Ярошенко, урожденной Левашовой.
Выслушав мои вопросы, Клавдия Васильевна первым делом показала мне трудовую книжку своей матери. Левашова Ольга Демьяновна, 1901 года рождения, работала прачкой сначала в санатории, а затем в лагере НКВД, о чем гласят соответствующие записи: "1936. VII.4. Принята на работу в прачечную", "1939, сент. 20. Уволена за ликвидацией д/о им. М. Горького". После этого О.Д. Левашова "работала в органах НКВД в должности прачки", об увольнении же записано так: "1941, июль 27. Уволена в соответствии с пунк. "А" ст. 47 КЗоТ приказ № 97. Нач. лагеря НКВД стар. лейтенант г/б подпись/". Это и есть дата окончательной ликвидации Козельского лагеря.
Работал в лагере и старший брат Клавдии Васильевны Валентин, впоследствии погибший на фронте. Он был киномехаником и зимой 1939/40 г. дома почти не ночевал, жил в скиту. Значит, по соседству с особняками энкаведистов находились и жилые помещения для вольнонаемных.
По словам К.В. Ярошенко, условия пленным были созданы хорошие. Например, хлебная пайка была 800 г в день (слово в слово со Свяневичем) – по тем полуголодным временам норма немалая, во всяком случае, никто из окрестного населения такого изобилия не видывал [37]. Были среди поляков и расконвоированные. Факт этот никем из польских авторов не отмечен, а между тем близ монастыря до сих пор стоит и действует водонапорная башня, спроектированная и построенная польским инженером из лагеря. Про башню Клавдия Васильевна знает не понаслышке: с этим самым поляком работал на механическом заводе другой ее брат, ныне здравствующий, Евгений. На мой вопрос, где происходили киносеансы, Клавдия Васильевна показала мне групповую фотографию, на которой изображено все семейство Левашовых у гроба отца. Гроб установлен в церкви Марии Египетской – естественно, в бывшей церкви: в санаторные времена, к которым относится снимок (1937), там помещался клуб, о чем свидетельствует и кумачовая цитата из комсомольского вожака Косарева, осеняющая родственников усопшего ("Самокритика есть большевистское средство укрепления наших отношений") [38].
Назову уж, кстати, и репертуар, почерпнутый мною из дневника Юзефа Зентины, который был обнаружен в катынском захоронении при трупе владельца: "Александр Невский", "Поэт и царь", "Волга, Волга", "Мы из Кронштадта", "Великий гражданин", "1919 год". "Мать", "Чайка", "Человек с ружьем", "Детство", "Чудо святого Йоргена", "В людях", "Возвращение Максима", "Ленин в 1918 году", "Чапаев", "Выборгская сторона", "Девушка с характером", "Цирк" и т.д. Фильмы демонстрировались через день, а иногда и два дня подряд. Имеется, кроме того, запись о концерте, состоявшемся 23.11.1939, – участвовали в нем местные школьники [39]. В подборе фильмов никакой тенденции не заметно за единственным исключением: "Александр Невский", законченный Эйзенштейном в 1938 году, был изъят из проката сразу после заключения советско-германского пакта о ненападении и вновь появился на экранах лишь в начале войны, так что в данном случае перед нами вариант "закрытого просмотра", возможно, имеющего целью активизировать антигерманские настроения поляков; если это так, администрации лагеря нельзя отказать в дальновидности, ведь позиция официальной советской пропаганды была в то время определенно прогерманской.